продемонстрировал им подъемную силу горячего воздуха, запустив над огнем небольшие куски бумаги. Благодаря удивительно трезвому уму намбиквара это объяснение если и не было понято, то во всяком случае принято. Как обычно, когда нужно найти виновников, все свалили на женщин, «которые ничего не понимают», «испугались» и опасались тысячи бедствий. Я не строил иллюзий: дело могло бы закончиться очень плохо. Тем не менее ни этот, ни другие случаи — о них я расскажу позже — ничуть не повредили нашим дружеским отношениям.
Вот почему я был потрясен, прочитав недавно отчет одного иностранного коллеги о его встрече в Утиарити с той же группой индейцев, с которой за десять лет до этого жил я. Когда он в 1949 году прибыл в Утиарити, в группе оставалось всего восемнадцать членов. Вот что пишет о них наш автор:
«Из всех индейцев, виденных мною на Мату-Гросу, эта группа объединяла самых жалких. Из восьми мужчин один страдал сифилисом, у другого был поврежден бок, у третьего зияла рана на ноге, а еще один страдал какой-то чешуйчатой кожной болезнью. Однако женщины и дети, похоже, находились в добром здравии. Поскольку намбиквара не пользуются гамаком, а спят прямо на земле, они все выпачканы. Когда ночи холодные, они разбрасывают костер и ложатся на грязную золу… Намбиквара носят одежду только тогда, когда им дают ее миссионеры, требующие, чтобы они ее надевали. Их отвращение к купанию приводит к образованию на коже и волосах слоя пыли и пепла; они покрыты также гнилыми частицами мяса и рыбы, чей запах смешивается с острым запахом пота». «Намбиквара… неуживчивы и невежливы до грубости. Когда я приходил в лагерь к Жулио, то часто заставал его лежащим у костра; увидев меня, он поворачивался ко мне спиной, заявляя, что не желает со мной разговаривать».
«Не нужно долго жить среди намбиквара, чтобы почувствовать с их стороны ненависть, недоверие и охватывающее их отчаяние, которые вызывают у наблюдателя подавленное состояние; в то же время они возбуждают и симпатию…»
Я, узнавший намбиквара в то время, когда их ряды уже были опустошены болезнями, принесенными белым человеком, хотел бы забыть это удручающее описание и оставить в памяти только то, что написано в моей записной книжке.
«В темной саванне сверкают лагерные костры. Возле очага, единственной защиты от наступающего холода, за хилым заслоном из ветвей пальмы и других деревьев, рядом с корзинами, наполненными жалкими вещами, составляющими для них все земное богатство, лежащие прямо на земле, тесно прижавшиеся супруги чувствуют друг в друге единственное утешение, единственную опору против повседневных трудностей.
Наблюдателя, который впервые оказывается в бруссе с индейцами, охватывает тревога и жалость к этим представителям рода человеческого, лишенным всего и как будто раздавленным каким-то беспощадным стихийным бедствием, обнаженным, дрожащим от холода около мерцающих костров. Однако это печальное, убогое зрелище оживляют перешептывания и смешки. Супружеские пары сжимают друг друга в объятиях, как бы в ностальгии по потерянному единству. Ласки не прекращаются даже при приближении чужака. Всем намбиквара присуща огромная приветливость, беззаботность и самая трогательная, самая подлинная человеческая доброта».
Урок письма
Я хотел получить хотя бы приблизительное представление о численности намбиквара. В 1915 году Рондон оценивал ее в 20 тысяч человек, что, вероятно, было преувеличенной цифрой. В то время в каждой группе насчитывалось до нескольких сот членов, но собранные вдоль телеграфной линии сведения указывали на быстрое сокращение их численности. Около 30 лет назад известная группа сабане включала более 1000 человек; когда же группа наведалась на телеграфную станцию в Кампус-Новус в 1928 году, в ней насчитали всего 127 мужчин плюс женщины и дети. В ноябре 1929 года, когда группа разбила лагерь в Эспирру, там вспыхнула эпидемия гриппа, проявлявшегося в форме отека легких. За двое суток умерли 300 индейцев, а группа разбрелась, оставляя на своем пути больных и умирающих. От известных некогда 1000 сабане к 1938 году в живых остались всего 19 мужчин с женами и детьми. Чтобы объяснить такое резкое сокращение их численности, надо добавить, что несколько лет назад сабане начали воевать с некоторыми своими восточными соседями. Одна большая группа, обосновавшаяся в 1927 году неподалеку от Трес- Буритис, была уничтожена гриппом, за исключением шести или семи человек, из которых к 1938 году осталось в живых всего трое.
Группа индейцев тарунде, некогда самая значительная, в 1936 году насчитывала двенадцать мужчин плюс женщины и дети; из этих двенадцати мужчин к 1939 году остались четверо.
Как же дело обстояло теперь? Конечно, на всей этой территории насчитывается не более 2000 индейцев.
Я не мог и мечтать о систематической переписи из-за враждебности некоторых групп и их постоянного передвижения в сухой сезон. Но я попытался убедить своих друзей из Утиарити взять меня с собой в их деревню, организовав там предварительно нечто вроде встречи с другими группами, их родственниками или свойственниками. Тогда мне удалось бы оценить нынешнюю численность этого этноса и соотнести ее с той, что наблюдалась прежде. Я обещал захватить подарки, заняться обменом. Вождь намбиквара колебался: он не был уверен в приглашенных. Ведь если бы я со своими товарищами исчез в этом районе, над намбиквара надолго нависла бы угроза.
В конце концов он согласился при условии, что мы снарядим всего четырех быков, которые повезут подарки. Но даже и в этом случае нам придется отказаться от обычных троп в глубине заросших растительностью долин: животные не смогут там пройти. Поэтому мы отправимся через плато, двигаясь маршрутом, диктуемым обстоятельствами.
Это путешествие, которое было весьма рискованным, сегодня кажется мне комичным эпизодом. Едва мы покинули Журуэну, как мой бразильский товарищ обратил внимание на отсутствие женщин и детей среди сопровождавших нас индейцев. С нами шли только мужчины, вооруженные луками и стрелами. В рассказах о путешествиях подобные обстоятельства возвещают неминуемое нападение. Поэтому мы продвигались вперед со сложным чувством, проверяя время от времени, на месте ли наши револьверы и карабины. Но страхи наши были напрасными. К середине дня мы догнали остальную часть группы, которую предусмотрительный вождь отправил накануне, зная, что наши быки будут двигаться быстрее, нежели женщины, нагруженные корзинами и задерживаемые детворой.
Вскоре, однако, индейцы заблудились: новый маршрут оказался не столь простым, как представлялся. К вечеру пришлось остановиться в бруссе. Нам пообещали, что в пути будет достаточно дичи, но пасущееся на берегу источника стадо косуль при нашем приближении спаслось бегством. Индейцы рассчитывали на наши карабины и еды с собой не взяли, а у нас был лишь неприкосновенный запас, который было невозможно разделить на всех.
На следующее утро чувствовалось общее недовольство, явно направленное против вождя: его считали виновником дела, которое он затеял вместе со мной. Но вместо того чтобы отправиться на охоту или на поиски съедобных животных и растений, индейцы улеглись в тени укрытий, предоставив самому вождю искать решение проблемы пропитания. Вскоре он исчез в сопровождении одной из своих жен. Вечером оба вернулись с тяжелыми корзинами, доверху наполненными кузнечиками, за сбором которых они провели весь день. Хотя паштет из кузнечиков не слишком большое лакомство, все поели с аппетитом и вновь обрели хорошее настроение. На следующий день мы снова пустились в путь. Наконец мы добрались до места встречи. Это была песчаная терраса, нависающая над рекой, окаймленной деревьями, среди которых приютились огороды индейцев. Одна за другой прибывали семьи индейцев. К вечеру там собралось уже 75 человек, представлявших семнадцать семей. Они расположились под тринадцатью укрытиями. Мне объяснили, что к началу дождей все разместятся в пяти круглых хижинах, построенных с расчетом на несколько месяцев..
Создавалось впечатление, что многие индейцы никогда не видели белых. Их неприветливый прием и явная нервозность вождя говорили о том, что он их принудил к встрече. Мы не чувствовали себя спокойно, индейцы тоже.
