вещь… Смотришь на него, и как будто тебя ударяет электрическим током!»
Начинается спор: «Между Розариу и Ларанжалом на холме есть сверкающий камень. Его видно за километры, особенно ночью». — «Это, наверное, горный хрусталь?» — «Нет, хрусталь не дает света в темноте, так сверкает только алмаз». — «И никто не нашел его?» — «О, такие алмазы… час их находки и имя владельца предопределены давно!»
Те, кому не хочется спать, устраиваются иногда до зари на берегу реки, зачастую они просто подкидывают дрова в огонь, но если заметят следы кабана, капибары [80] или тапира, то толстой палкой ритмично бьют по земле: пум… пум… пум. Животные думают, что это падают плоды и прибегают на шум, причем в неизменном порядке: сначала кабан, потом ягуар.
Робинзон
Теперь, обсудив дневные происшествия и пропустив по кругу мате, остается только проскользнуть в гамак с противомоскитной сеткой, напоминающий то ли кокон, то ли бумажного змея. Устроившись, каждый заботливо подтягивает сетку за край вверх, чтобы она нигде не касалась земли. Теперь она образует что-то вроде кармана. Тяжелый револьвер своим весом удерживает ее, оставаясь к тому же под рукой. Вскоре начинается дождь.
Мы поднялись по реке за четыре дня; стремнин было так много, что приходилось раз по пять в день выгружать, переносить и вновь нагружать лодки. Река протекала среди скал, которые разделяли ее на многочисленные рукава; посередине громоздились, зацепившись за подводные глыбы, снесенные течением деревья с приставшей к ним землей и растительностью. На этих импровизированных островках растения быстро оживали. Деревья росли прямо из воды, цветы распускались сквозь струи. Казалось, не было больше ни реки, ни берегов, существовал лишь лабиринт букетов, освеженных течением, и прямо из пены вырастала почва.
Это содружество стихий простиралось и на живых существ. Для своего существования индейцы нуждаются в огромных пространствах. Но здесь изобилие животных свидетельствовало о том, что в течение десятилетий человек был бессилен поколебать естественное равновесие. На деревьях висело, пожалуй, больше обезьян, чем листьев. Стоило только протянуть руку к выступающим из воды скалам, и она тут же натыкалась или на черных как смоль крупных диких индюков с янтарным или коралловым клювом, или на синие, переливающиеся муаром крылья жакамина. Птицы от нас не убегали. Когда я созерцал эти живые драгоценности, бродящие среди струящихся лиан и потоков листвы, перед моим взором вставали те картины Брейгеля, где рай изображался в виде трогательной близости между растениями, зверями и людьми.
На пятый день после полудня, увидев узкую пирогу, причаленную к берегу, мы поняли, что прибыли на место. Негустая рощица подходила для лагеря. Индейская деревня находилась в километре от берега. На залеже, имеющей яйцевидную форму, располагались огород и три коллективных хижины полусферической формы; над каждой возвышался наподобие мачты центральный столб. Две главные хижины стояли друг против друга по краю площади для церемониальных танцев. Третья располагалась поодаль, и от нее через огород к площадке вела тропинка.
Население деревни состояло из двадцати пяти человек; кроме них мы встретили еще мальчугана лет двенадцати, который говорил на другом языке. Я понял, что он был пленником, захваченным на войне. Однако жители деревни обращались с ним так же, как и со своими детьми. У мужчин и женщин губы были проткнуты вставкой из застывшей смолы, похожей по виду на янтарь. И те и другие носили перламутровые блестящие бусы из кружков, пластинок или целых полированных раковин. Запястья, предплечья, а также лодыжки были перевязаны хлопковыми ленточками. Наконец, у женщин в проколотую носовую перегородку была продета какая-то жилка с нанизанными на нее белыми и черными кружками.
Эти люди резко отличались от намбиквара по физическому облику: коренастый торс на коротких ногах, очень светлая кожа. Здешние индейцы тщательно удаляли с себя все волосы: ресницы выдергивали руками, а брови — с помощью воска, давая ему сперва застыть, а потом снимая вместе с волосками. Спереди волосы были острижены, или, точнее, выжжены, закругленной челкой, не закрывающей лоб. Виски оголялись способом, который я больше нигде не встречал. Он состоит в том, что волосы продевают в петельку туго скрученного шнурка, затем исполнитель берет в зубы один его конец, левой рукой придерживает петельку, а правой дергает за второй конец. Волокна шнурка скручиваются плотнее и, сжимаясь, выдергивают волосы.
Эти индейцы, называвшие себя именем «мунде», никогда не упоминались в этнографической литературе. Они говорят на бодро звучащем языке, в котором слова оканчиваются на ударные слоги: зип, зеп, пен, зет, тап, кат, подчеркивающие их речь как бы ударами цимбал. Этот язык походит на ныне уже исчезнувшие диалекты, распространенные в низовьях реки Шингу, и на те, что недавно были записаны на правых притоках реки Гуапоре. Мунде живут неподалеку от их истоков. Насколько я знаю, после моего посещения никто больше не видел мунде, кроме одной женщины-миссионерки, которая встретила нескольких из них в конце 1940-х годов в верховьях Гуапоре, где нашли пристанище три семьи этих индейцев.
Я провел в деревне мунде приятную неделю, ибо хозяева оказались чрезвычайно простыми, терпеливыми и сердечными. У меня вызывали восхищение их огороды, где росли кукуруза, маниок, батат, арахис, табак, тыквы, различные виды бобов и фасоли. Когда мунде расчищают участок леса, они оставляют пни от некоторых деревьев, где размножаются толстые белые личинки, которыми они лакомятся.
Круглые хижины пропускали рассеянный свет, сверкающий в солнечных лучах, проникающих через щели. Хижины были построены из воткнутых по кругу жердей. Все жерди соединялись примерно на четырехметровой высоте и были привязаны к центральному столбу, который проходил через кровлю. Стоящие внутри столбы образовывали контрфорсы. Между ними висело с десяток гамаков, сплетенных из хлопковых веревок. Остов был покрыт пальмовыми ветками; их листья были срублены с одной стороны и перекрывали друг друга наподобие черепицы.
Диаметр самой большой хижины достигал двенадцати метров; там жили четыре семьи, причем каждой отводилось пространство между двумя столбами. Всего таких площадок было шесть, но две из них, соответствующие противоположным дверям, оставались свободными, чтобы не мешать проходу. Я проводил в хижине целые дни, сидя на одной из тех деревянных скамеечек, которыми пользуются индейцы; они сделаны из половинки выдолбленного пальмового полена, положенного на плоскую часть. Мы ели кукурузные зерна, поджаренные на глиняной доске, и пили из калебаса маисовую водку — напиток, напоминающий нечто среднее между пивом и супом. Внутри калебасы были черными из-за какой-то содержащей уголь обмазки, а их наружные стенки украшали линии, зигзаги, круги и многоугольники, выполненные насечкой или выжженные.
Даже не зная языка и не имея переводчика, я все же попытался проникнуть в некоторые аспекты мышления индейцев и жизнь их общества. Я стремился выяснить состав группы, родственные отношения в ней и терминологию родства, названия частей тела, обозначения цветов согласно шкале, с которой я никогда не расставался.
Этот ожидаемый мною сперва с энтузиазмом случай оставил у меня ощущение пустоты. Я хотел добраться до людей, находящихся на низшей ступени первобытного состояния. Казалось бы, посетив этих привлекательных индейцев, которых никто не видел до меня и никто, возможно, не увидит после, я должен был быть удовлетворен. Но, увы! Об их существовании я узнал лишь в самом конце пройденного пути, и у меня уже не было времени, чтобы их изучить. Из-за ограниченных средств и физического истощения, в каком находились мои товарищи и я сам, у меня не было возможности проводить длительное исследование, и я должен был ограничиться лишь кратким знакомством с этими индейцами. Они были готовы познакомить меня со своими обычаями и верованиями, а я не знал их языка. Они были не дальше моего отражения в зеркале, я мог их коснуться, но не мог понять. Это было одновременно и наградой и наказанием.
Спустились мы по реке удивительно быстро. Гребцы теперь пренебрегали переносом грузов. У каждой стремнины они направляли нос пироги прямо в круговорот. В течение нескольких секунд нам казалось, что пирогу подбрасывает на месте, тогда как окружающий пейзаж убегает назад. Внезапно все успокаивалось:
