всегда возвращался. Теперь я уезжаю учиться в Академию и не могу взять ее с собой. Значит, мы расстаемся навсегда.
Она протягивает мне лапу. Я знаю, что она будет это делать до тех пор, пока я не засмеюсь. Тогда она поверит, что мне хорошо, и успокоится.
Три года назад необученным щенком ее привезли в школу служебного собаководства из Астрахани. Она сразу обратила на себя внимание. Было что-то царственное в ее классическом экстерьере, гордой посадке головы. Я жалел, что она не попала в мое подразделение. Любовался издали.
У нее был хороший вожатый. Он не скупился на ласку, заботливо ухаживал за ней. И она отвечала старанием. Училась легко и весело. Все собаки на четвертый-пятый день усваивают команду «апорт». А она уже на втором занятии безошибочно опознавала и подносила предметы.
Помню, я стоял рядом. Она смотрела на вожатого и будто спрашивала: ты доволен?
— Умница, Тайга! — сказал он, улыбаясь мне. Она протянула лапу. Никто ее этому не учил. Она сама придумала давать лапу, чтобы обратить на себя внимание. Он засмеялся и достал из кармана кусочек сырого мяса.
Особенно ей нравилось работать по следу. Из десятков и даже сотен различных запахов она находила тот единственный, который был задан. Следы становились все сложнее, но она не сбивалась. Наоборот, дополнительные трудности возбуждали ее, и в школе стали говорить, что этой собаке цены нет.
Начальник школы разъяснял новобранцам, показывая на Тайгу:
— Известно ли вам, что хорошая овчарка может различить до полумиллиона запахов? Что чувствительность обоняния собаки в одиннадцать с половиной тысяч раз сильнее, чем у человека?
Одним словом, к концу учебных сборов Тайга была первой претенденткой на медаль, а ее вожатый — на сержантские знаки отличия.
И тут случилось непредвиденное. За две недели до экзаменов вожатого увезли в госпиталь. Пришлось срочно оперировать. В школу он больше не вернулся.
Временно к Тайге прикрепили другого солдата. Но у него был свой пес, и Тайга была для него обузой. Он наспех чистил ее и наспех кормил. И команды он подавал ей не так, как ее бывший хозяин. Она не слышала в его приказе привычную ласковую интонацию и стала ошибаться. Он дергал поводок вместо того, чтобы подбодрить ее, и она еще больше ошибалась. Правда, она как-то пыталась дать ему лапу. Но он резко сказал: «Фу!» С тех пор она перестала давать лапу.
Часами она лежала в вольере, глядя в ту сторону, откуда всегда появлялся хозяин. Но его не было, а она все ждала. У нее пропал аппетит. Ввалились бока. Глаза стали грустными.
Накануне экзаменов начальник школы устроил выводку.
— Это Тайга? — спросил он удивленно.
— Так точно! — ответил солдат.
Подполковник не верил своим глазам.
— Тайга! — позвал он.
Она стояла, безучастная ко всему.
Начальник школы побагровел. Он долго распекал солдата за нерадивость. Досталось и командиру отделения, и начальнику учебной заставы.
Я тоже чувствовал себя виноватым, хотя у меня были свои заботы.
А подполковник бушевал.
И вот за Тайгу взялись. Ее искупали. Поставили на дополнительное питание. Но, видно, она не почувствовала искренности и осталась равнодушной к заботе, которую проявляли по обязанности.
Наконец, подошли экзамены. Как и все, Тайга выдержала их. Но мы-то знали, что она способна на большее.
Вскоре овчарки со своими вожатыми разъехались по заставам. Но у Тайги не было вожатого, и временно ее оставили при школе. Подполковник хотел закрепить за ней опытного инструктора. А тут вдруг приказ: его переводили в другую часть.
О Тайге забыли.
Новый начальник школы начал с выбраковки собак. История Тайги не произвела на него впечатления:
— В расход!
Она стояла перед ним — худая, и можно было сосчитать, сколько у нее ребер. Шерсть свалялась. В глазах такая боль и тоска, что мне стало не по себе.
А новый начальник непреклонен:
— В расход!
Списать, расстрелять — вот что значит этот страшный приказ.
И тут же с нее сорвали ошейник. Накинули на шею веревку. Сейчас ее отведут в овраг за ветеринарной частью, и все будет кончено.
Она словно поняла это. Виновато опустила голову.
Я не выдержал:
— Стойте!
— Что это значит? — сердито спросил начальник школы.
— Разрешите, товарищ полковник, я возьму Тайгу…
— Глупости! — перебил он. — Не овчарка, а сентиментальная барышня.
Я настаивал.
Он вдруг согласился.
— Хорошо. Но чтобы в школе я ее больше не видел!..
В город я вез ее на такси.
— Откуда такой исторический экземпляр? — допытывался водитель.
Я показал серебряную медаль.
Он не поверил:
— Этой дохлятины?
Я не стал ему ничего объяснять. Стал гладить Тайгу. Она неуверенно протянула лапу.
Я обрадовался.
— Хорошо. Даешь лапу?
Шофер засмеялся:
— Так у меня Жучка дает лапу. А дворняга-то третий сорт.
Я плохо его слушал. Гладил Тайгу. Она жалась к моим ногам.
Телефон звонил настойчиво. Я не торопился брать трубку. Я знал, что означает этот звонок.
Тайга склонила голову на бок: ну, что же ты? В глазах ожидание: а если нас позовут?
— Слушаю! — сказал я.
— Товарищ майор, машина вышла.
— Хорошо. — Я медленно положил трубку. Вот и все. И ничего нельзя изменить.
А Тайга бросилась за поводком: гулять?
Я научил ее приносить поводок и бархатную ленту с медалями. Она положила их у моих ног.
Я не шелохнулся.
«Ну, что же ты?» — нетерпеливо тронула лапой.
Я думал. От штаба части до моего дома пятнадцать минут езды. Значит, еще есть время. Я прижался к ней и закрыл глаза. Она стала лизать мне руки…
Вот так же она лизала мне руки в ту ночь, когда случилось ЧП. Вернее, руки она лизала мне уже на следующий день. Но для нас он был продолжением той трудной ночи и, значит, я не ошибся.
Нарушители иногда используют домашних животных — лошадей, ослов, верблюдов, волов — для преодоления вспаханной полосы на линии государственной границы, а затем перегоняют их обратно. В таких случаях на этой полосе, еще ее называют контрольной, остается след вола или, скажем, лошади в наш тыл и обратно за границу. Может сложиться впечатление, что животное случайно перешло границу и вернулось домой.
