да и другие каналы финансовой поддержки террору.
Потихоньку я начал понимать, о чем идет речь. Меня хотят использовать в расследовании, в котором я, оперативник, нелегал-одиночка, стану действовать в команде. При мне будет целая «банда» бухгалтеров, компьютерщиков и других конторских спецов. Все во мне восставало против такой задачи, да оно и понятно. Когда закончат трясти «папашу», ни мне, ни Марине на этом свете места не найдется – слишком много мы будем знать. Но ответить отказом – тоже приговор. И я решил перевести разговор на другую тему.
– Совсем забыл: а что было в документах нашего старика? Он не разрешил мне их просмотреть, но велел спросить у тебя.
– Очень интересные вещи.
Рафи охотно поменял тему разговора и заговорил довольно оживленно:
– Я узнал, что несколько едва ли не самых блестящих операций Моссада проводились при содействии Тайной службы Хранителей. В некоторых из них я участвовал лично и должен отметить, что их помощь была незаметной, но результативной. Однажды, когда я считал, что мне уже крышка, все кончилось тем, что выбрался оттуда героем. Теперь получается, что мне помогли, а тогда я считал произошедшее чудом.
Я не знал, например, что в группе присланных НКВД в 1948 году в помощь израильскому правительству для организации службы безопасности тоже присутствовало несколько представителей Хранителей. Все эти двадцать гэбэшников с хорошим оперативным стажем были женаты на еврейках, некоторые евреи от рождения. Даже Исара Харэля, первого начальника израильской службы безопасности, звали Израилем Гальпериным, причем он имел звание капитана НКВД. Позднее двенадцать человек вернулись в СССР, а восемь остались в Израиле, в том числе Гальперин. Альвенслебен не написал, кто есть кто, хотя и так понятно. Кроме того, в иностранном легионе Моссада служат добровольно пришедших со всего мира ребята и девушки безо всяких еврейских корней. Это подразделение считается одним из самых серьезных, у них никогда не бывает провалов. Оказалось, что практически все эти молодые люди – из семей Хранителей, и именно в Моссаде проходили «крещение огнем». В свете изложенного становится понятно, как нам удавалось приводить совершенно невыполнимые операции и получать абсолютно недоступные сведения. Впрочем, все возможно, если иметь такую поддержку, как служба Хранителей. Но вернемся к «нашим баранам».
Рафи заговорил еще настойчивее, видя, что я слушаю его, уставившись в пол, а не глядя, как обычно, прямо в глаза:
– По Кузнецову-Гонзалесу операция готовится, завершится через пару месяцев, а пока тебе нужно выполнять поручения старика. Поедешь в Санкт-Петербург, документы и легенду получишь через неделю. Твоя задача – выяснить, кто получил задание выкрасть разработки по торсионным технологиям.
Я понял, что Рафи уже все знает, хотя не исключено, что знал и раньше. Может, то, что Альвенслебен поручил мне его вербовку, – спектакль? Откуда он узнал о проблеме Тайной службы Хранителей в Санкт- Петербурге? О разработках технологий, связанных с торсионными полями?
– Твоя задача – найти шпиона. Мы проверили все, что можно. В институт за последний год никого на работу не приняли, значит, действует кто-то свой.
…Итак, у меня всего неделя, чтобы спрятать Марину, то есть организовать для нее пластическую операцию. Времени немного, но достаточно. Самое трудное и важное сейчас – убедить ее в необходимости поездки в швейцарскую клинику.
В тот же день я вылетел к моей любимой в Амстердам, сочинив в дороге целую лекцию на тему о том, что в наше время такая операция – сущая пустяковина, к тому же ею займется опытный врач, и какой красавицей она после этого станет… Но тревога меня не покидала. Я продолжал испытывать едва ли не физическую боль при мысли о том, что именно должен буду предложить Марине. Я дал себе слово: что бы ни случилось, я эту женщину не оставлю, даже если она будет выглядеть совсем по-другому. Все эти годы она была моей единственной ниточкой, связывающей с прошлым. Нет прошлого, как говорили мудрецы, нет и будущего. А я давно позабыл всех и вся. Не помнил друзей по школе и институту, даже тех, с кем учился в школе КГБ, сослуживцев. Да и родителей вспоминал лишь изредка, но о Марине думал каждый день. Только мысли о ней и позволили мне не превратиться в робота, остаться человеком. Всякое бывало. Одно время даже сон не приносил отдыха от тоски по ней, потом, помню, не мог видеть улыбающихся людей. А теперь чужой смех меня не раздражает и не злит, я стал улыбчивее. Я спешу к ней, к моей женщине, чтобы прижаться к ней. Мне нравится вдыхать ее запах, слышать ее голос. Я хочу быть с нею рядом, и это мое самое сильное желание. Кстати (точнее – совсем даже некстати, но что поделать!), надо что-то убедительное приготовить для «папаши», ведь он – мое будущее задание. Я уже придумал кое-что, но это потом, а сейчас – к Марине.
Раздумывая об операции, о разговоре с Мариной и ее отцом, о том, чем нужно будет заняться как можно быстрее, я не сразу заметил, что самолет выпустил шасси, готовясь к посадке.
Быстро пройдя паспортный контроль, я направился к стоянке такси и, пропустив несколько машин, чуть не вприпрыжку вскочил в одну из них.
Через полчаса я уже стоял у дома, в котором меня ждала Марина. Сгорая от нетерпения, взбежал на второй этаж и внезапно остановился. Отчаяние острым ножом полоснуло по сердцу. Казалось, никогда еще я не испытывал такой опустошенности, граничащей с безнадежностью. Как говорить с нею? К тому же ожесточение на неизвестного пока врага росло, как на дрожжах. Я знал, что испытывать страх, отчаяние или ненависть очень плохо. Страх парализует, не дает мозгу работать, не позволяет принимать правильные решения. Но я тем не менее боялся, причем не за себя, а за Марину. Еще хуже ненависть. Когда ненавидишь, то не в силах сосредоточиться, понять, где опасность, какая она. Любая ненависть ослепляет. На курсах Моссада нам объясняли физиологические аспекты этих чувств. Когда ты испытываешь страх или злость, организм выделяет гормоны стресса – адреналин и норадреналин. В критических ситуациях они выручают, так как при их повышенном содержании тело становится сильнее, способно быстрее двигаться. Но их длительная выработка приводит к повышению давления, сердечным заболеваниям и другим сбоям в работе организма. Но я ничего не мог с собой поделать. Я ненавидел того, кто вынуждает меня предложить любимой женщине такое, что, как говорится, и язык не поворачивается произнести.
Но выбора у меня нет.
Поднявшись на четвертый этаж, позвонил в дверь, как мы условились – два коротких звонка, один длинный. За дверью послышались шаги, и через несколько минут я увидел Марину. Она порывисто и нежно обняла меня за шею и поцеловала в губы. От гнетущих мыслей, владевших мною минуту назад, не осталось и следа.
Не размыкая губ, не разнимая рук, сбрасывая с себя одежду, мы бросились в комнату, чтобы рухнуть, обнявшись, на диван. Как же я ждал этой минуты!
Прошло немного времени. В такие минуты абсолютного понимания слова способны только помешать. Мы лежали, отдыхая после любовного марафона и постепенно проникаясь ощущением того, что мы снова вместе. Двигаться не хотелось, разговаривать тоже…
Но вскоре Марина встала, быстро приняла душ и сварила свой знаменитый кофе. Ничего не поделаешь – молчанием наших проблем не решить, а времени слишком мало, чтобы провести его в ничегонеделании.
Глубоко вздохнув и стряхнув с себя остатки расслабленной неги, я решил начать неприятный разговор. Пришлось рассказать Марине о частном детективе, о ее фотографии и о том, что, скорее всего, у нас появился новый враг, могущественный и безжалостный. А если допустить его (их?) осведомленность в том, что именно мне поручено сорвать их планы относительно нового оружия, то наши дела – хоть плачь.
– Значит, наша совместная работа не получится? – почему-то шепотом спросила Марина. – И мы не сможем быть вместе?
– Постоянно – нет. Придется расстаться на время, пока все уляжется и прояснится расклад сил.
– Я не смогу долго без тебя. – Марина опустила голову. – Не смогу и не захочу.
– Милая моя, – начал я, – мы не расстанемся, но какое-то время вместе быть не сможем. Я тоже не хочу жить без тебя, но у меня сейчас задача поважнее – как тебя защитить. Тебе необходимо поменять внешность, может быть, временно уехать в Штаты. Та м тебя искать значительно тяжелее, а потом, немного погодя, мы опять будем вместе. Знаю, как тяжело дается человеку новая внешность. Сам проходил через это, но я был один, и единственное, что меня держало на плаву – это надежда тебя увидеть. Сейчас тебе предстоит то же самое, но я буду рядом и постараюсь помочь тебе. Если это вообще возможно.
