Восторг полнейший...
Это было – о-о-о-у!..
Одна нога на пуфике, другая – на полу, сам он старался унять учащенное дыхание. В горсти – бумажные салфетки, где он весь – целиком...
Какое-то время, не двигаясь и выравнивая дыхание, смотрел на нее. С ней то же самое... в воде. На поверхности клочья пены. На одном экране – она, на другом – она же. Обе, отвернувшись к стене, демонстрируют профиль Теа Маршалл. Глаза прикрыты веками. Красавица вдвойне... Двойная – можно и так! – красавица.
...Не следует идти у нее на поводу... Никогда больше!
...Это уж точно! Не предполагал, что так получится.
Вот так вот ... случилось. Ладно, пусть! Допускать этого нельзя ... и точка.
Он-то знает!
Вспомнить хотя бы Наоми...
Он встал, обтерся салфетками. Кэй?.. Пришла в себя. Обе сидели по пояс в воде и орудовали мылом под мышками.
Пошел в ванну, бросил салфетки в черный унитаз, спустил воду. Покачал головой и вздохнул.
Полный сюр – сидеть в кресле, ловить каждое ее движение и маяться.
Не кино же, в самом деле, – живая она, настоящая, милая.
Глава третья
В гриль-зале ресторана 'Четыре времени года' – от пола до потолка этажа три будет – стены обшиты деревянными панелями с фактурой, кажется, 'птичий глаз'; жалюзи на гигантских окнах закрыты. Редакторы, издатели – словом, все, кто в обеденное время в центр не ездит – общаться предпочитают здесь, либо друг с другом, либо со своими – а иногда и с чужими – обожаемыми писателями. В полдень на этой огромнейшей сцене – жалюзи вполне могут служить задником – мужчины в темных костюмах, дамы в нарядах самой разнообразной цветовой гаммы располагаются за столиками либо попарно, либо вчетвером. Естественно, застолье – у кого лучше, у кого совсем хорошо, кто – на переднем плане, кто – на втором, но настрой у всех одинаковый. Сидят и клюют товарищей своих, как стопроцентные хичкоковские птицы. Кто с кем, почему и зачем, кто есть кто и что почем... Эта выглядит – хуже некуда, тот что-то там удачно приобрел, этот куда-то собирается... Юркие официанты снуют с подносами. Что ни блюдо – то произведение искусства, порции для птиц – огромные – клевать устанешь!
Расположившись на диванчике, за столиком, весьма престижном – как бы на переднем плане, – Кэй заметила за одним из столиков второго плана выпирающие скулы и пшеничные усы. Она видела только профиль мужчины, но и скулы, и усы показались знакомыми. Похож на бегуна из девятой А... Правда, она его видела мельком, и прошла уже целая неделя, и сейчас сидит метрах в десяти от нее. Вместе с ним за столиком – мужчина, седой как лунь. Знает его! Редактор. Вот только фамилию не помнит и где работает в данный момент. О своем госте, обладателе бороды, Джеке Муллигане, она знает все, или почти все.
Написал шестнадцать романов в жанре триллера. Под псевдонимом. Четыре последних бестселлера редактировала она. Очень увлекается витиеватостью стиля – приходится буквально продираться сквозь словесные джунгли, отсекая излишние метафоры, крепко-накрепко переплетенные с придаточными обстоятельства образа действия... зеленое месиво какое-то – ни одного четкого листика или веточки. А вообще-то она – в 'Рэндом', и он за ней, она – в 'Путэн', он тоже. Теперь вот 'Диадема'. Ведь книгу издать – все равно что в шашки играть.
И вдруг он удостоился внимания прессы и стал знаменитостью. То и дело подходят к столику: 'Жми дальше, Джек!' или: – 'Наконец-то справедливость восторжествовала'.
'Ах, да что вы...' или 'Вовсе нет', а сам сияет. Месяц назад, а может, несколько раньше, произошло вот что.
Против него было выдвинуто обвинение, а затем снято. 'За компьютерный вирус'... Практически неотслеживаемый, этот вирус нанес удар под дых одному солидному журналу, когда из его банка данных исчезли все имена собственные, фамилии, вообще слова, содержащие буквы 'f' и 'у'. До этого на его страницах была помещена аннотация одного критика на его книгу 'Ванессин любовник'. Изобиловавшая целым букетом цитат, публикация ненароком дезавуировала интригу романа. Муллиган послал редактору гневное – на четырех страницах! – послание по факсу, ну и, конечно, сыскался 'огорченный' читатель. Тиснули его слезный – как так можно? теперь и читать неинтересно! – вой.
Пока журнал зализывал раны, друзья Муллигана вникали внимательнейшим образом в его телефонные звонки типа 'поклянись, что никому не скажешь!' Между прочим, три его сына, компьютерщики, насобачившись, стали классными хакерами – работали в области искусственного интеллекта и охраны программного обеспечения. Ну, а в это время журнал зевнул все эти 'f' и 'у', и автор той самой беззаботной аннотации исчез навеки из памяти более чем половины коммерческих компьютеров, до той поры хорошо знавших его, доверявших ему, одним словом – носились с ним. Представителям из офиса окружного прокурора и ФБР Муллиган, тем не менее, клялся и божился – конечно, Поль, Вейс, Ривкинд и другие подтвердили – нет! нет! и нет! Мол, только так, языком чесал, дескать, не худо было бы и все такое... но он сам против вандализма и вообще. Его горящий глаз видели все на экране ТВ – последовательно в трех передачах: 'Жизнь и пятидневка', 'Текущие события' и 'Вечерний соблазн', в которых речь шла об антивирусной защите.
Развязка этой истории – пока журнал и критик приходили в себя – имела, как и следовало ожидать, элементарный 'хэппи-энд': 'Ванессиного любовника' рвали из рук, а муллигановский посредник заломил совершенно убойный аванс за авторский план – два абзаца всего-то! – романа 'Маргаритин отчим'. Слабенькая надежда слегка снизить сумму аванса возлагалась на Кэй – шеф с радостью санкционировал представительские на угощение Муллигана в 'Четырех временах года'.
– Вы случайно не знакомы вон с тем седым мужчиной? – спросила она, когда их, наконец, оставили в покое. – Работал, кажется, в 'Эссандесе'. Не могу вспомнить ни фамилии, ни того, где он сейчас.
Джек подергал мочку уха, обернулся, скользнул глазом по стенам, потолку, повернулся к ней.
– За тем столиком, припоминаю, у Билла Эйзенбуда случился инфаркт, – сказал он. – Ах, какой был человек! Жаль, искренне жаль. Летом, в семьдесят третьем, мы с ним соседствовали в Вайнярде. Нет,
