еще каким-то парнем-водителем уехала за кордон на «таком огромном „КамАЗе“». На самом деле в тот день Таня просто доехала до перекрестка, потратив пять минут дополнительного времени на бурные объятия, а потом вылезла из красной камазовской кабины, помахала ребятам, купила себе порцию утешительного мороженого и, печальная и одинокая, пешком вернулась домой.)
— А два тупоголовых кретина? Как они оказались в Олесином джипе? помотал головой из стороны в сторону, как от зубной боли, Игорь.
— Не говори так, — грустно сказал Суворин. Сейчас он был чувствителен к любой мелочи. — Тоже чьи-то дети. Если бы они могли хоть что-то нам рассказать!
— Да, дети! — зло отозвался Игорь. — А вы, Валерий Александрович, не думали о том, что эти парни могли сначала укокошить Олеську с моим ребенком, а потом отправиться кататься на джипе?
У Суворина задергалось веко. Он придавил глаз пальцем. Соседний глаз светился ужасом и негодованием.
— Укокошили! Игорь, прекрати такое говорить! Даже и думать об этом не смей! Никто никого не укокошил. Я вспомнил кое-что, и ты, пожалуйста, вспомни.
— Что?
— Рафика Мурадова с его «Триадой». Смотри-ка, я только сейчас заметил, у тебя «Триумвират», у него «Триада». Вы практически близнецы.
— Мурадов мне, Валерий Александрович, не конкурент. Знаете почему? Потому что я ваш зять.
Сфера строительства в Шлимовске развивалась буйно и капиталоемко, башенные краны, как цапли, высились над городом, обозначая собой ударные стройки. Компания «Триумвират», созданная Игорем Шведовым, функционировала в режиме наибольшего благоприятствования — именно по причине родственной связи Игоря с мэром Шлимовска. «Ну как не порадеть родному человечку!» Конкуренты Шведова, конечно, поджаривались на медленном огне черной зависти.
— Как он брызгал ядом, когда ты у него тендер увел? — напомнил Суворин.
— Да-а… — задумался Игорь. — Неужели Мурадов? Отомстил?
— Человек восточный, горячий. Он ведь обещал тебе тогда скальп на дерево повесить плюс прободную язву.
— Ах, ну точно… Но не он один мне это обещал в принципе, Валерий Александрович. Я на такие выпады и внимания не обращаю. Да, скальп хотел снять… Но чтобы жену и ребенка украсть! Нет, не может быть. Я, например, вчера своего имиджмейкера выгнал к чертовой матери, он знаете как дико вращал глазами от обиды и возмущения? Но не буду же я думать, что это его месть. Я все-таки склоняюсь к мысли, что причину надо искать в моем и вашем решении участвовать в выборах. Мы сейчас с вами понервничаем, скопытимся, да, и кто тогда выходит в финал? Елесенко и Самарский. А может, даже и Кукишев. Кто-то из них решил надавить нам на психику таким образом. Помурыжат до самых выборов, всю душу изведут, а потом отпустят Олеську и Валерку. Я так думаю! То есть я очень на это надеюсь. В нашем положении это самый лучший из худших вариантов. Вы что, так и будете сидеть с одним глазом?
— Дергается, зараза. Отпустят, да? А если мы не сдадимся? Если будем упорно оттягивать на себя голоса электората?
— Не сдадимся? Да я готов прямо сейчас во всеуслышание заявить, что снимаю свою кандидатуру и отказываюсь участвовать в предвыборной кампании, — горячо сказал Игорь. — Вам-то, конечно, пост оставить трудно, второй срок у вас практически в кармане, но если вам пришлют посылку с…
— Замолчи! — закричал Валерий Александрович. — Ничего мне не пришлют! На все согласен! Выкуп? Согласен! Все счета вытрясу! Кандидатуру снять? Согласен! Подавитесь вы! Дочь и внук мне дороже всего на свете!
— Те, кто их похитил, рассчитывают, очевидно, именно на такую реакцию.
— Ну хоть бы позвонили, намекнули, чего конкретно хотят!
Пару минут мужчины удрученно молчали.
— Слушай, Игорь, а если сказать Нике, пусть отменит свой «круглый стол», а? Ну куда мы с тобой такие красивые попремся?
— Как это — пусть отменит? — возмутился Игорь и оглянулся на стеклянную дверцу шкафа, в которой отражалась его небритая физиономия. — Я собирался ведь блеснуть интеллектом, остроумием, эрудицией, шикарной программой кандидата и дьявольской привлекательностью. Хотел заткнуть вас и всех остальных за пояс. Я очень рассчитывал на эту передачу. Идиот. У, рожа! Избиратели, несомненно, будут от меня без ума. — Игорь критически посмотрел на тестя. — Да и от вас тоже. Кстати, вы распорядились, чтобы попридержали прессу? Не сегодня-завтра вся оголтелая журналистская братия зайдется криком «дочку мэра похитили»!
— Распорядился. Только все равно информация просочится. Столько людей в курсе.
— Ну так мы едем на телевидение, Валерий Александрович? Мне бы хоть побриться.
— Сейчас все сделаем. — Суворин защелкал кнопками интеркома.
— Пожрать пусть принесут, — попросил Игорь. — Я с утра ничего не ел, кусок в горло не лез. А сейчас уже хочу.
Через минуту в кабинете мэра суетились под пристальным и заботливым взглядом суворинского имиджмейкера Андрея секретарша, официантка из столовой, референт, массажист, визажист, парикмахер и еще несколько человек, подготавливая мэра и его зятя к выступлению на телевидении.
Глава 20
Текст, прическа и наряд — три проблемы одолевали Нику Сереброву в день передачи лет десять назад, когда она начинала работать на телевидении. До этого, как выпускница факультета журналистики МГУ, она получила распределение в родной Шлимовск и довольно долго кропала статейки о плохой работе общественного транспорта. Через семь лет мирной и сонной газетной деятельности грянула перестройка, а с ней и гласность, и редактор, раньше мирно выпивавший в своем кабинете всю трудовую неделю и никого не трогавший, вдруг стал требовать от подчиненных горячих новостей, жареных фактов, ужасных разоблачений, неординарной лексики. Ничего подобного Ника Сереброва не могла предложить, так как лепила все свои статьи по одному шаблону, имела самый что ни на есть банальный стиль, никогда не отличалась социальной активностью и журналистской амбициозностью, не привыкла вызывать огонь на себя и ссориться с героями своих выступлений. И в 1988 году Ника покинула газету и перебралась на телевидение.
Оказалось, что и золотистая рыбка в водных зарослях ламинарий не чувствует себя органичнее и естественней, чем Ника под лучами софитов. В сочетании с ее внешностью и ослепительной улыбкой стереотипные фразы и выражения, которыми Ника привыкла оперировать, звучали совсем не так избито и шаблонно. Резкие и неприятные вещи в ее передачах произносились, но шли от собеседника. Ника всегда выступала в роли отстраненного интервьюера, воздерживалась от комментариев и, мило улыбнувшись или, наоборот, нахмурив озабоченно бровки, говорила в конце передачи: «Да, проблема действительно очень серьезная. Думаю, мы еще вернемся к этой теме». Но свою дань к алтарю «демократии и гласности» она тоже принесла, постепенно укорачивая и укорачивая свои юбки и платья (тогда телевидение еще не было столь откровенным и обнаженным, как сейчас, и Ника смотрелась почти революционеркой) и попросив режиссера почаще давать общий план студии. Ее передачи стали собирать еще больше зрителей.
Кончились времена цензуры, проработок на ковре в обкоме партии, зато началась эпоха рекламы и наемных убийц. Рекламодатели усиленно трудились над благосостоянием Ники — зарплата, премиальные, проценты от рекламных денег настойчиво росли. Ника все так же предпочитала ни с кем не ссориться. Фразы, употребляемые ею, были, как и раньше, чудовищно стандартны, но она уже стала неотъемлемой частью шлимовского ТВ, любимицей всего города, а ее необыкновенная привлекательность, обаяние и естественность, как и прежде, скрашивали любую банальность, произнесенную с экрана.
Текст, прическа и наряд. Укладку ей теперь делал студийный мастер, избавив от необходимости бегать в парикмахерскую. Костюмы в рекламных целях предоставлялись фирменными салонами — Ника была прекрасной моделью. На сегодня, для «круглого стола», она выбрала чудесный летний костюм цвета
