«Роллс-ройс» оказался на удивление вместительным.
В нем поместились огромные мешки для мусора с неопределенным содержимым, которые Валентина запихала в багажник. Коллекция Станиславовых компакт-дисков в двух картонных коробках и CD- проигрыватель, втиснутый между огромными кипами свежих подгузников под задним сиденьем. Два чемодана и небольшой зеленый дубовский рюкзак. Телевизор (откуда он взялся?) и фритюрница (тот же вопрос). Картонный ящик с ассорти из полуфабрикатов и еще один — с банками скумбрии. Маленький портативный ксерокс. Синий пылесос для цивилизованных людей (который, как папа мне потом рассказал, они с Дубовым переделали под обычные пылевые мешки) и мамина скороварка (как она посмела!).
Наполнив багажник (хряп!), начали грузить на крышу. Вынесли крашеную деревянную детскую кроватку, разобрав ее и связав веревкой. Раз, два, три — взяли! — огромный чемодан из стекловолокна величиной с небольшой гардероб. Вынесли — точнее, Станислав с Дубовым, прогибаясь под ее весом, поволокли через весь двор («Согни колина, Станислав! Согни колина!») — коричневую «неселянськую» неэлектрическую плиту. Но как они поднимут ее на крышу?
Из толстого каната и прочного брезента Дубов соорудил что-то наподобие лебедки. Перебросил канат через крепкую ветку ясеня, росшего у дороги перед домом, и натянул его, надежно закрепив у разветвления. Вместе со Станиславом Дубов опустил плиту боком в брезентовую люльку. Потом Валентина запрыгнула в «ладу» и подогнала ее к плите под руководством Дубова, который привязал другой конец веревки к бамперу. Когда машина медленно тронулась с места — «Тихонько, Валенька, тихонько!», — плита поднялась в воздух, качнулась и повисла, удерживаемая в равновесии Дубовым. Наконец он махнул, чтобы Валентина остановилась. «Лада» немного задымила, двигатель взревел, но ручной тормоз сработал. Теперь подогнали «роллс-ройс» — Станислав за рулем! — и поставили прямо под плитой, качавшейся в люльке. Отец вышел во двор и помогал Дубову давать указания, неистово жестикулируя:
— Трохи уперед — трохи назад — стоп! Дубов махнул Валентине:
— Тепер назад, Валенька. Поманеньку! Поманеньку!СТОП!
Сцепление у Валентины было не ахти, и плита упала на крышу «роллс-ройса» с глухим стуком, но все же очутилась в дубовском багажнике.
Все зааплодировали, включая соседей, вышедших на улицу поглазеть. Валентина вылезла из «лады», посеменила к Дубову в своих тапочках на каблуках (не мудрено, что сцепление барахлило!) и чмокнула его в щеку —
Потом всю поклажу на крыше обвернули брезентом и закрепили канатом. Все было готово к отъезду. На заднем сиденье расстелили Валентинину шубу, а сверху положили маленькую Маргаритку, завернутую в несколько одеял. Все крепко обнялись и расцеловались — все, кроме отца и Валентины, которые избегали друг друга, чтобы не устраивать сцен. Дубов сел за руль. Станислав спереди — рядом с ним. Валентина — сзади, вместе с ребенком. Двигатель «роллс-ройса» довольно заурчал, словно огромный котяра. Дубов отпустил сцепление, и они тронулись. Мы с отцом вышли на дорогу помахать им, и вскоре они свернули за угол и скрылись из виду.
Неужели это все?
Ведь еще не все концы сошлись с концами. К счастью, Валентина забыла в машине ключи от «лады», так что я забрала их и положила в гараже. В бардачке нашлись документы, а также — вот это сюрприз! — документы и ключ от Дерьмовой Машины. Правда, отцу от них мало проку, ведь срок действия его прав давно истек, а доктор Фиггис отказалась подписывать справку для их продления.
На кухне снова установили старую мамину электрическую плиту вместо газовой, и она вроде бы работала — даже та конфорка, что прежде ломалась. Нужно было немного прибраться, но конечно, не так капитально, как в прошлый раз. В комнате Станислава я нашла под кроватью лишь очень вонючие кроссовки, а больше ничего. В главной спальне валялась выброшенная одежда, куча оберточной бумаги, пустые пакеты и ватные шарики, испачканные косметикой. Один из пакетов был набит документами. Пролистала их — те самые, что я когда-то спрятала в морозильную камеру. Среди них я заметила свидетельство о браке и свадебные фотографии. Там, куда она уезжала, все это ей больше не понадобится. Выбросить? Нет, пока не надо.
— Тебе грустно, папа?
— Когда Валентина ушла у первый раз, було грустно. А сичас не дуже. Она красива женшина, и може, она не була зи мной щастлива. Може, з Дубовым она буде щастливише. Дубов — хороший чоловек. Може, в Украине он тепер розбогатие.
— Да ну? С какой радости?
— Ага! Я отдав ему свой семнадцятый патент!
Он повел меня в гостиную и вытащил папку с документами. То были технические чертежи — мелкие и очень подробные, испещренные математическими каракулями. Я узнала отцовский почерк.
— За свою жизнь я зарегистрирував шестнадцять патентов. Уси пригодились. Но ни один не принес грошей.
Семнадцатый був последний — николи було зарегистрирувать.
— Что за патент?
— Робочий брус для трактора. Шоб один трактор можно було использувать из разными инструментами — плугом, бороной, опрыскивателем — и их легко було менять. Конешно, шось подобне уже существуе, но ета конструкция набагато лучче. Я показував Дубову. Он поняв, як ее можно использувать. Може, ето приведе до возрождения украинськой тракторной промышленности.
Гений или чокнутый? Поди разберись.
— Давай чаю попьем.
В тот вечер после ужина отец развернул на столе в столовой-спальне карту и стал сосредоточенно ее изучать, тыча пальцем.
— Глянь. Ось тут, — показал он, — они вже плывуть з Феликстоу у Гамбург. Потом з Гамбурга у Берлин. У Польшу через Губен. Потом Вроцлав, Краков, пересекуть границу у Пшемысле. Украина. Дома.
Он затих.
Я уставилась на карту. Маршрут, который он провел пальцем, пересекался крест-накрест другим, прочерченным карандашом. Из Гамбурга в Киль. Потом от Киля линия опускалась на юг — в Баварию. Потом опять вверх — Чехословакия. Брно. Острава. Через Польшу. Краков. Пшемысль. Украина.
— Папа, что это?
— Ето наше путешествие. 3 Украины у Англию. — Он провел пальцем в обратную сторону. — Те ж саме путешествие, токо направление друге. — Он говорил хрипло, с трудом. — Глянь, ось тут на юге, рядом из Штутгартом, Зиндельфинген. Людмила робила на заводе «Даймлер-Бенц». Людмила и Вера пробули там почти год. У девятьсот сорок третьему.
— Чем они там занимались?
— Мила монтирувала топливни трубки на самолетни двигатели. Двигатели первокласни, но трохи тяжелувати у воздуху. Низький коэхвициент подъемной силы и лобового сопротивления. Низька маневренность, хотя некотори интересни нови розроботки конструкции крыльев як раз…
— Да-да-да, — перебила я. — Не надо про самолеты. Расскажи, что произошло во время войны.
— Шо происходило на войне? Люди помирали — от шо происходило. — Он посмотрел на меня своим упрямым взглядом, стиснув челюсти. — Сами смели погибали первыми. Ти, хто у шось верив, погибали за веру. А ти, хто выжив… — Он закашлялся. — Ты ж знаешь, шо у той войне погибло бильше двадцяти мильонов советських граждан.
— Знаю. — Однако цифра была огромной и непостижимой. Есть ли какие-нибудь ориентиры, знакомые координаты в этом безбрежном океане крови и слез? — Но эти двадцать миллионов я не знаю, папа. Расскажи мне о себе, маме и Вере. Что произошло с вами потом?
Он провел пальцем вдоль карандашной линии:
— Тут, возле Киля, есть город Драхензее. Я некоторе время пробув у етом лагере. Строив парови котлы для кораблей. Людмила з Верой приехали под конец войны.
Драхензее: вот он бесстыдно помещен на карте — черная точка с красными линиями расходящихся от нее дорог, — словно самый обычный населенный пункт.
