себя; а царь их, больше похожий на побежденного, чем на победителя, из македонского повелителя превратился в сатрапа Дария. И царь, понимая, что он глубоко оскорбил своих друзей и солдат, старался вернуть себе их преданность щедрыми подарками. Но я думаю, что ненавистна свободным людям цена рабства.
Александр понимал, что прежнее македонское войско никогда не признает в нем бога и восточного царя; даже к его отцу – хитрому, коварному, жестокому Филиппу – македоняне относились как к первому среди равных. Не в крови этого народа раболепие и почитание царей. Коль Александр не мог отказаться от своей мечты и новых привычек, он решил изменить македонян или… заменить их персами.
Юстин отмечает:
Чтобы не показалось, что только он один опустился до порочной жизни тех, кто был побежден его оружием, он позволил также и своим воинам брать в жены тех пленных женщин, с которыми они были в связи, полагая, что у солдат будет меньше желания вернуться на родину, если в лагере они почувствуют некоторое подобие домашнего очага и семейной обстановки, и сами военные труды покажутся легче благодаря сладостям брака. Да и новые призывы в армию будут меньше истощать Македонию, если на места отцов-ветеранов будут заступать сыновья-новобранцы, чтобы сражаться у того лагерного вала, у которого они родились, и они будут еще более стойкими, если начало их военной службы пройдет в том же лагере, где стояла их колыбель.
Наконец, Александр решил вырастить новую македонскую фалангу, но не из своих соплеменников. Вскоре он приказал отобрать 30 тысяч персидских мальчиков «и поставил над ними многочисленных наставников, чтобы выучить их греческой грамоте и обращению с македонским оружием».
За казнью казнь
Из трех сыновей Пармениона двое погибли в сражениях на глазах у отца, а вместе с третьим сыном погиб он сам.
Новая фаланга из персов подрастала очень медленно, и македонскому царю приходилось воевать с тем войском, которое имелось. Но вот беда, кроме того что македоняне стремились на родину, они совершенно перестали уважать своего царя. Как же Александр заставил повиноваться войско?
Власть любого тирана держится на страхе, который периодически усиливают кровью самых значительных граждан. Убивают лучших из лучших – тиран не терпит потенциальных соперников его власти и славы; убивают публично, чтобы каждый знал – такое может произойти и с ним, любой может расстаться с жизнью лишь за неправильно сказанное слово. Если не уважают – пусть боятся! Так поступал и Александр.
Первыми сложили головы те, кто принес Александру все самые значительные победы в войне с Дарием. Они стали не нужны македонскому царю: государство персов пало, а дальнейшей войны не хотел ни один человек в македонском войске, за исключением самого Александра. И как раз те, кто вел македонян к победе, могли повести их против Александра, потому что солдаты их любили, верили им.
Филота (иногда, как, например, у Плутарха, встречается: Филот), сын Пармениона, непобедимого полководца двух царей – Филиппа и Александра, стал первым, на кого обрушился злой рок. Своими поступками и мыслями он был похож на Александра, как брат-близнец. Для убедительности послушаем характеристику, данную ему Плутархом.
Филот, сын Пармениона, пользовался большим уважением среди македонян. Его считали мужественным и твердым человеком, после Александра не было никого, кто был бы столь же щедрым и отзывчивым. Рассказывают, что как-то один из его друзей попросил у него денег, и Филот велел своему домоуправителю выдать их. Домоуправитель отказался, сославшись на то, что денег нет, но Филот сказал ему:
– Что ты говоришь? Разве у тебя нет какого-нибудь кубка или платья?
Однако высокомерием и чрезмерным богатством, слишком тщательным уходом за своим телом, необычным для частного лица образом жизни, а также тем, что гордость свою он проявлял неумеренно, грубо и вызывающе, Филот возбудил к себе недоверие и зависть. Даже отец его, Парменион, сказал ему однажды:
– Спустись-ка, сынок, пониже.
У Александра он уже давно был на дурном счету.
Увы, тиранам не нужны себе подобные.
Падение Филоты произошло не без участия женщины. «Ищите женщину!» – восклицали любвеобильные французы, но в седой суровой античности хрупкие нежные создания точно так же возводили на трон царей и приводили к гибели властителей и полководцев.
После победы в Киликии Филота выбрал из числа пленниц девушку по имени Антигона. Она была необыкновенно красива, неудивительно, что военачальника охватило пламя страсти и он потерял голову. «Как это свойственно молодым людям, – справедливо замечает Плутарх, – Филот нередко, выпив вина, хвастался перед возлюбленной своими воинскими подвигами, приписывая величайшие из деяний себе и своему отцу и называя Александра мальчишкой, который им обоим обязан своим могуществом».
Женщина поделилась откровениями любовника с приятелями, в конце концов слухи дошли до Александра. Александр был вне себя от злости, но, в то же время, он не мог расправиться с двумя лучшими полководцами. Несомненно, он боялся славы и силы этих людей, царю оставалось ждать подходящего повода.
Скоро повод представился. Случайно раскрыли заговор с целью убийства Александра. (В существовании заговорщиков не было ничего удивительного: царь со своими непомерными амбициями надоел всем, кроме разве что преданного друга Гефестиона и матери Олимпиады.) Участники заговора были арестованы. За Филотой Александр послал отряд в 300 воинов, его дом окружили со всех сторон, но такие предосторожности были излишними. Филота крепко спал, и когда его, полусонного, заковали в цепи, лишь произнес: «Жестокость врагов моих победила, о царь, твое милосердие!»
Арестованных допрашивали и пытали, но ни один не назвал Филоту в числе участников заговора. Было очевидно, что Филота невиновен и его следовало отпустить, но Александр никогда не останавливался на полпути и на этот раз решил окончательно избавиться от оспаривающего его славу военачальника. Его привлекли к суду.
Что представлял собой суд у македонян, рассказывает Курций Руф:
По древним обычаям Македонии, приговор по уголовным преступлениям выносило войско, в мирное время это было право народа, и власть царей не имела значения, если раньше не выявилось мнение масс.
Что ж, царь подготовился и к суду: он «привлек к себе тех людей, которые издавна ненавидели сына Пармениона». Теперь они кричали, что царь проявляет беспечность, оставляя до сих пор в живых Филоту.
И вот Филота предстал перед войском, исполнявшим в тот момент обязанности судьи. Его вывели «со связанными руками и покрытого изношенным плащом. Было видно, что люди тронуты жалким видом того, на кого так недавно смотрели с завистью». Военачальники Александра стремились занять прежнее место Филоты, а также боялись оказаться на его нынешнем месте, и потому неистовствовали в обвинениях. Аминта утверждал, что сын Пармениона предал войско варварам. «Затем Кен, хотя и был женат на сестре Филота, обвинял его сильнее всех остальных, крича, что он предатель царя, страны, войска, и, схватив лежащий у ног камень, собрался бросить в него…»
Далее пошли военачальники помельче, соответственно и претензии к Филоте выдвигались смехотворно мелочные. Курций Руф пишет о неком полководце Болоне.
Старый солдат, из простого народа дослужившийся до своего высокого положения… стал настойчиво вспоминать, сколько раз его людей прогоняли с занятых ими мест, чтобы свалить нечистоты рабов Филота там, откуда согнали солдат; как повозки Филота, груженные золотом и серебром, стояли повсюду в городе, как никого из солдат не допускали к его помещению, как их отгоняла стража, поставленная охранять сон этого неженки не только от каких-либо звуков, но даже и от еле слышного шепота. Сельские, мол, жители всегда подвергались его насмешкам: фригийцами и пафлагонцами называл
