Анаксарха сказал так: «Ты-то уж должен был бы согласиться с тем, что здесь холодней, чем в Греции. Там ты всю зиму ходил в изношенном плаще, а здесь лежишь, укрывшись тремя коврами». После этого Анаксарх стал еще больше ненавидеть Каллисфена.
Возможно, банальное соперничество и стало причиной ответной речи Каллисфена. Впрочем, Каллисфен давно понял, что Александр не нуждается в нем, тирану ближе беспринципный Анаксарх, славившийся «презрительным отношением к общественным взглядам». Праведному философу уже не находилось места подле царя из-за толп льстецов и угодников. По свидетельству Плутарха, его откровенно презирали за то, что вел безупречную жизнь – «чистую, чуждую искательства».
Ненавидимый из-за своей славы, он и поведением своим давал врагам пищу для клеветы, ибо большей частью отклонял приглашения к царскому столу, а если и приходил, то своей суровостью и молчанием показывал, что он не одобряет происходящего. Оттого-то Александр и сказал про него:
– Противен мне мудрец, что для себя не мудр.
С этой позиции речь Каллисфена явилась последней попыткой остановить Александра от сползания в абсолютное зло; это был своего рода последний бой камикадзе.
Несмотря на досадное вмешательство Каллисфена запланированная процедура продолжалась, однако она превратилась в фарс. Пример подали те, кому дело было привычным, – «самые почтенные и старые персы встали и один за другим земно поклонились Александру».
Когда восточные подданные выказывали ему знаки почтения, находившийся подле Александра Полиперкон стал насмешливо уговаривать одного из персов, касавшегося бородой земли, еще сильнее бить ею о землю. Эти слова вызвали в Александре гнев, с которым он и раньше едва справлялся. Поэтому царь спросил:
– А ты не хочешь приветствовать меня? Или тебе одному я кажусь достойным насмешки?
Тот ответил, что царь не достоин насмешки, а он – унижения. Тогда, стащив Полиперкона с ложа, царь сбросил его на землю и, так как тот упал ничком, сказал:
– Вот видишь, теперь и ты делаешь то же самое, над чем смеялся.
Полиперкона царь приказал взять под стражу, но простил после долгой немилости.
Понимая, что любого из них может ожидать участь Клита, македоняне лениво принялись исполнять унизительный обряд. Он состоял из следующего: сначала Александр отпивал из чаши вина и передавал кому-нибудь из друзей; получивший выпивал вино и падал ниц перед царем, потом целовал Александра и возвращался на место.
Обратимся снова к Плутарху.
Так поступали все. Когда очередь дошла до Каллисфена, он взял чашу (царь в это время отвлекся беседой с Гефестионом), выпил вино и подошел к царю для поцелуя. Но тут Деметрий, по прозвищу Фидон, воскликнул:
– О царь, не целуй его, он один из всех не пал пред тобою ниц.
Александр уклонился от поцелуя, а Каллисфен сказал громким голосом:
– Что ж, одним поцелуем будет у меня меньше.
Александр так и не смог сломить волю Каллисфена. Более того, в последующем царь не решился прибегать к обряду проскинезы для македонян, он довольствовался прежним способом приветствия без падения ниц. Так Каллисфен победил Александра.
Он избавил греков от большого позора, а Александра – от еще большего, но себе самому уготовил погибель, ибо казалось, что он не столько убедил царя, сколько принудил его отказаться от почестей благоговейного поклонения.
Философ был обречен, но Александр не мог уничтожить его немедленно. Грека Каллисфена македоняне стали уважать больше, чем царя. Еще бы! Он спас их честь, не позволил превратить их в рабов! И потому Александру, прежде чем уничтожить Каллисфена физически, необходимо было опорочить в глазах соплеменников. (Слишком дорого обошлось ему устранение непокорного Клита, и память о нем была свежа. Новое беззаконное убийство македоняне могли не простить.) И Александр нашел способ, как отделить Каллисфена от македонян. Плутарх рассказывает следующее:
Однажды на царском пиру при большом стечении приглашенных Каллисфену поручили произнести за кубком вина хвалебную речь в честь македонян, и он говорил на эту тему с таким красноречием, что присутствовавшие стоя рукоплескали и бросали ему свои венки. Тогда Александр привел слова Еврипида о том, что прекрасно говорить о прекрасном предмете – дело нетрудное, и сказал:
– Теперь покажи нам свою силу, произнесши обвинительную речь против македонян, чтобы, узнав свои ошибки, они стали лучше.
Тут уже Каллисфен заговорил по-другому, в откровенной речи он предъявил македонянам многие обвинения. Он сказал, что раздор среди греков был единственной причиной успехов Филиппа и его возвышения, и в доказательство своей правоты привел стих:
Этой речью Каллисфен возбудил против себя лютую ненависть со стороны македонян, а Александр сказал, что Каллисфен показал не столько силу своего красноречия, сколько силу своей вражды к македонянам.
Повод окончательно устранить Каллисфена у Александра появился довольно скоро. Случился очередной заговор – у Александра обнаружились поразительные способности наживать врагов, большей частью оттого, что характер царя и его привычки постоянно менялись в худшую сторону. Смерть Каллисфена связывается с так называемым «заговором пажей». Об институте пажей рассказывает Арриан.
Еще Филиппом было заведено, чтобы сыновья знатных македонцев, вошедшие в юношеский возраст, набирались для услуг царю; им поручалось прислуживать царю и стоять на страже, когда он спит. Когда царь собирался выезжать, они приводили ему лошадь из конюшни, подсаживали его по персидскому обычаю, принимали участие в охотничьих состязаниях.
Почетная должность была мечтой юношей лучших македонских родов во времена Филиппа, но превратилась в сущий кошмар при Александре. «Представьте себе всю необузданность его темперамента, непостижимую внезапность решений, безудержность в гневе, безмерность пристрастий, его беспорядочный образ жизни в сочетании с напряженной работой, бессонными ночами, проведенными в попойках, и днями, потраченными на сон! Все это больше жгло, чем согревало: у людей, общавшихся с ним, захватывало дыхание. Что-то в нем мучило окружающих, и они чувствовали усталость от него, а подчас и болезненное отвращение», – выводы Шахермайра позволяют понять степень трудности службы пажей.
Однажды на охоте прямо на Александра несся разъяренный кабан. Юноша по имени Гермолай убил животное; бедняга, видимо, недавно состоял при Александре и не знал, что врага царь должен убить собственной рукой, что у царя вошло в привычку ежедневно совершать подвиг. Вместо обещанной награды за спасение жизни Александра Гермолай был высечен розгами на глазах у остальных участников охоты.
Обида и явилась причиной заговора, а найти единомышленников среди товарищей Гермолаю не составило труда. Юноши договорились убить Александра, когда тот будет возвращаться с очередного пира.
Спасла царя от неминуемой смерти лишь случайность. Уже рассвело, когда Александр собирался покинуть место пиршества, как путь ему преградила сириянка, обладавшая даром пророчества. Она принялась убеждать царя вернуться назад и продолжить развлечение. «Царь шутливо ответил, что боги подают ему благой совет, и, вернув друзей, пробыл на пиру почти до второй стражи».
Царь с удовольствием последовал совету сириянки не только оттого, что слепо ей доверял, но еще и потому, что превратился в алкоголика и в это время страдал обычным запоем. На всем протяжении «дела пажей» мы видим великого завоевателя либо пьяным, либо с такого похмелья, что он едва мог соображать.
Итак, юноши не дождались царя и вынуждены были отложить исполнение задуманного до лучших времен. Однако, как это часто бывает, нашелся предатель, который рассказал о заговоре царским телохранителям – Птолемею и Леоннату. По свидетельству Курция Руфа, отворив двери царской почивальни «и внеся огонь, они будят Александра, крепко спавшего после попойки. Понемногу собравшись с мыслями, царь спрашивает, с чем они пришли».
Царь приказал арестовать участников заговора, а заодно и Каллисфена; сам же занялся любимым делом. «Когда их привели к царскому двору, царь спал, устав от попойки и ночных бдений, он проспал весь
