– Лициния! – воскликнул Красс. – Неужели это ты?
Через мгновение самообладание вернулось к консулу. Он открыл дверь и спокойно приказал стоявшим на страже легионерам:
– Вы свободны. Свой пост займете через час.
– Ты осторожен, как в молодости, – усмехнулась Лициния, – но, право же, напрасно. Год назад я покинула храм Весты и теперь вольна делать все, что хочу.
– Сколько же тебе лет?
– Считай сам: в восемь лет я стала весталкой, тридцать лет прослужила в храме – таков обязательный срок службы богине Весте. И, как я уже сказала, год назад он закончился.
– Да, немало, – подвел итог Красс и тут же исправился: – Но выглядишь ты прекрасно. Годы не властны над тобой, Лициния.
– Что же ты сразу не узнал меня, старый хитрец? Надеюсь, ты не будешь утверждать, что я совершенно не изменилась за прошедшие годы?
– Во-первых, твое появление было для меня большой неожиданностью. Во-вторых, ты, конечно, немного изменилась. Но только в лучшую сторону: стала женственнее, желаннее…
– О желаниях помолчи, – оборвала Красса весталка. – Сколько я помню, все твои стремления ограничивались двумя вещами: богатством и славой. Или к старости тебя стали интересовать женщины?
– Деньги, женщины, – усмехнулся Красс, – их всегда не хватает в молодости, а к старости испытываешь недостаток покоя и тишины.
– Так это за ними ты спешишь в Парфию?
Красс невольно залюбовался Лицинией, пропуская мимо ушей ее колкость.
– Что же ты молчишь, Марк? У тебя на все всегда готов ответ. Помнишь, как ловко ты отверг обвинения в сожительстве со мной? Тогда ты спас от смерти и позора и себя, и меня!
– Да, было такое…
– Вдобавок ты за бесценок приобрел мою виллу и, поговаривают, еще дешевле купил виллу своего обвинителя – сенатора Квинта Аврелия.
– Обычная сделка.
– Не скромничай, Красс, ты не на заседании сената.
Лициния вдруг замолчала. Ее долгий немигающий взгляд застыл на лице консула. Словно что-то далекое и давно забытое пыталась она отыскать в этом, уже покрытом глубокими морщинами, лице.
– Ты очень постарел, Марк, – наконец произнесла она.
– Спасибо, отблагодарила.
– Не обижайся, Марк. Я до сих пор тебя люблю. Ты мне нравишься своей целеустремленностью, неуемной жаждой деятельности, умением добиваться любых высот. Вот и сейчас ты, убеленный сединой старик, достигший всего, чего может пожелать человек, готовишь поход в неведомые земли.
– Я уже не тот, что был в молодости, – вздохнул Красс. – Признаюсь честно, Лициния, годы берут свое. Боюсь, поход на парфян будет моим последним делом. Временами я даже сомневаюсь в его успехе.
– Так откажись от войны с Парфией, – посоветовала Лициния. – Чего тебе не хватает? Для любого из смертных твое положение – предел мечтаний.
– Я мечтал о далеких восточных странах, когда был еще мальчишкой. С годами мои детские фантазии принимали все более реальные очертания. И вот, наконец, сенат дал согласие на войну с Парфией. Чем бы все это ни закончилось, я знаю одно – Марк Красс не откажется от задуманного, это не в его правилах.
– Тебе просто недостает славы. Ты ввязался в какую-то сумасшедшую гонку с Помпеем и Цезарем. Каждый из вас хочет опередить соперника, но все вместе вы несетесь навстречу собственной гибели.
– Скажи, Лициния, знаком ли тебе Александр Македонский? – вдруг спросил Красс.
– Кто же не знает великого греческого воителя? – удивилась бывшая весталка.
– Вот видишь! Все знают Александра. А ведь он жил почти три столетия назад.
– Так прикажи написать о себе книги. Разве мало писак, готовых за несколько десятков или сотен сестерциев посвятить тебе стихи, поэмы, запечатлеть на пергаменте или папирусе каждый твой шаг? Твою биографию прочтут и через триста, и через пятьсот лет.
– Произведения этих писак умрут раньше них самих. Вот если бы Гомер описал мои деяния, как Троянскую войну, я был бы спокоен.
– Опомнись, Марк, Гомер умер тысячу лет назад.
– Нет, Лициния, он не умер и не умрет никогда. Гомер есть у каждого времени, у каждого народа. Его невозможно купить, и в то же время нужна лишь самая малость: деяния твои должны быть достойны его великого пера. И тогда твоя слава будет жить вечно.
– Я думала, ты, Марк, лишен предрассудков. Мне казалось, что ты ни в медный асс не ставишь людское мнение. Вспомни, ведь ты занимался позорными для сенатора ростовщичеством и торговлей; скупал дома, виллы, рудники своих же собратьев-сенаторов, попавших в проскрипционные списки. И вдруг тебе понадобилась вещь, которую, словно призрак, невозможно ни купить, ни продать.
– Я римлянин! Что для римлянина может быть дороже славы, доблести и долгой памяти потомков?
– Неужели и тебя, человека практичного и расчетливого, не миновала эта болезнь?
– Ты сама не понимаешь, Лициния, что для Рима твои слова опаснее парфянских и германских мечей. Только благодаря непомерному людскому честолюбию Рим стал властителем земного круга. И как только римляне начнут больше заботиться о своем животе и мягкой постели, как только забудут о том, что рождены защищать величие Вечного города, едва они перестанут стремиться к тому, чтобы их имена и изображения остались выбитыми на камне, вылепленными из глины, вытесанными из мрамора, выведенными буквами в книгах на века – Рим сразу падет.
– Ты думаешь, тебя зовет в Парфию жажда славы? Заблуждаешься, Марк. Это Цезарь с Помпеем подсунули тебе парфян, чтобы избавиться от соперника. А заодно ты уведешь с собой весь нищий плебейский сброд. Погибнут – не жалко, меньше раздавать хлеба, спокойнее будет в Риме.
– Лициния, ты слишком мрачными красками рисуешь мое будущее.
– Таково оно в действительности. Это давным-давно поняли Помпей и Цезарь, лишь дальновидный и всегда осторожный Марк Красс почему-то не в состоянии верно оценить свое нынешнее положение. Тебе не кажется странным, что Помпей отдал без споров сирийское наместничество, а сам предпочел спокойную Испанию? Тот самый Помпей, который едва ли не силой отнял у Лукулла войну на Востоке!
– Дорогая, ты забываешь, что теперь мы с Помпеем друзья, а Юлий Цезарь послал мне в помощь тысячу всадников.
– Для Цезаря это прекрасная возможность избавиться от галлов, готовых взбунтоваться, – объяснила Лициния щедрость наместника Галлии. – Посмотри на свое войско, Марк Красс. Уж не надеешься ли ты с этим сбродом разбить парфян?
– А почему бы и нет? Еще с более слабым войском я уничтожил гладиаторов Спартака.
– Понимаю, на что ты надеешься: одна хорошая децимация – и победа в руках.
– Вполне возможно, придется прибегнуть и к этой мере.
– Не получится, Марк. Ты забываешь, что в войне со Спартаком речь шла о спасении родины, а парфянский поход предпринят лишь для удовлетворения честолюбия Марка Красса. Римляне не позволят во второй раз забивать себя, как овец.
– Может, в чем-то ты и права, Лициния, – согласился Красс. – Но ничего не поделаешь: я начал дело, значит, надо довести его до конца. Даже если после его завершения я не получу ни малейшей пользы.
– Какая польза!? – ужаснулась Лициния. – Тебе грозит гибель! Войско парфян считается одним из лучших в мире!
– Пойми, Лициния, нам троим – мне, Цезарю и Помпею – становится тесно в Риме. Пока наши силы почти равны, но если я разобью парфян, я стану первым. Я буду выше их, и Цезарь с Помпеем покорятся моей воле. Если погибну… что ж, лучше сложить голову во славу Рима, чем воевать на его улицах, как Марий и Сулла.
– Разве мало вам Рима на троих?
– А разве для троих мужей достаточно одной жены? – вопросом на вопрос ответил Красс.
– Марк, я испросила у богини Весты, будет ли твой поход удачным. Богиня ответила отрицательно, –
