Русский со словарем

Но ведь трех- или пятипроцентные скидочные карточки, кредитные карты Cash Back (один процент с каждой покупки обратно на счет), начисляемые за каждую покупку бонусы и очки — это и есть та самая грошовая выгода. Сейчас все это хлынуло в нашу жизнь, и нельзя сказать, что не имеет успеха. Впрочем, кажется, что людьми движет тут скорее не страсть к экономии, а охотничий азарт.

Однако оказывается, что отчасти нами владеют еще старые стереотипы. Кое-где у нас порой людям кажется, что достать из широких штанин карточку, чтобы получить скидку или бонус 2 %, как-то неудобно. Неловко. Да ну, не стоит. Или во всяком случае кто-то думает, что людям неловко. Поэтому дружелюбно подбадривает: Не стесняйтесь!

Гостеприимство головой об стенку

В пору работы над синонимическим словарем я обратила внимание на то, сколько в русском языке слов на тему гостеприимства: гостеприимство, радушие, хлебосольство… Радушие указывает, в первую очередь, на любезность и приветливость по отношению к гостям. Это скорее черта поведения, чем состояние души. Радушие может быть и не вполне искренним, показным. В слове гостеприимство на первом плане — готовность впустить чужого человека в свой дом или даже предоставить ему кров. Для гостеприимного человека его дом не крепость, а место, куда он рад пригласить гостей. Гость для него не обуза, а подарок. Наиболее специфичное качество обозначается словом хлебосольство.

Хлебосольный хозяин любит потчевать своих гостей, искренне радуясь, когда они едят много и с удовольствием. Вот, кстати и слово потчевать — замечательное и труднопереводимое.

Вообще оказывается, что все это отлично вписывается в русскую языковую картину мира, о чем мы неоднократно писали с А. Шмелевым. Хлебосольство согласуется с представлением о широте русской души, о любви к размаху и нелюбви к мелочности. Гостеприимство и радушие могут быть присущи самым разным народам, но странно было бы говорить о грузинском или итальянском хлебосольстве. Хлебосольство обычно бывает русским или украинским. Чаще всего хлебосольство упоминается как сугубо московская черта. Она играет важную роль в традиционном для русской культуры противопоставлении Москвы и Петербурга (даже само сочетание петербургское хлебосольство звучало бы странно).

Да и слово потчевать весьма характерно — эта наступательная теплота, от всей души и с полным отсутствием представления о чужой личной сфере, так что доходит часто до «Демьяновой ухи».

Впрочем, с семантическими, а тем более с этнокультурными исследованиями связана одна трудность. Тут наши рассуждения могут быть сколь угодно убедительными, но едва ли по-настоящему доказательными. И найдется кто-то, кто встанет в позу Станиславского и скажет: «Не верю!» Всегда можно заявить, что исследователь, мол, находится в плену собственных культурных стереотипов и «вчитывает» в слово то, чего в нем вовсе нет. А в океане Интернета на любое утверждение о слове легко выловить парочку контрпримеров. Поэтому так приятно бывает получить своего рода привет издалека — скажем, похожий вывод, только сделанный на другом материале, в другой науке, в другое время.

И вот недавно я неожиданно получила такой привет. Я читала книгу знаменитого сиониста Жаботинского «Пятеро» — роман об Одессе начала XX в., в центре повествования там колоритное еврейское семейство.

Книга написана в 1936 г. по-русски, и замечательная филологическая одаренность автора видна на каждой странице. И вот что я там вычитала:

В жизни я, ни до того, ни после, не видал такого гостеприимного дома. Это не было русское гостеприимство, активно-радушное, милости просим. Тут скорее приходилось припомнить слово из обряда еврейской Пасхи: «всякий, кому угодно, да придет и ест». После я узнал, что Игнац Альбертович выражал эту же мысль формулой на языке своего житомирского детства, и это была одна из его любимых поговорок: «А гаст? мит-н коп ин ванд!», т. е. открой ему, гостю, двери на звонок, скажи: вот стулья, а вот чай и сдобные булочки: и больше ничего, не потчуй его, не заботься о нем, пусть делает, что угодно — «хоть головой об стенку». Должен признаться, что это и в самом деле помогало гостям сразу чувствовать себя, как дома.

Жаботинский — человек другого времени, совсем другого контекста, вообще к русской культуре относившийся довольно прохладно, а вот поди ж ты — начинает рассуждать о русском гостеприимстве, и сразу картинка получается «правильная»: эта обволакивающая душевность (активно-радушное, как он пишет, гостеприимство), это напористое угощение — потчевание. Слово хлебосольство, правда, не фигурирует, но слово потчевать тут как тут. Особенно ценно, что в фокусе внимания находится здесь не русское гостеприимство, а еврейское, русское же привлекается лишь для сравнения, и свойства его полагаются очевидными.

Но как чудесен этот еврейский способ выражения, когда словесная форма несет лишь ничтожную часть смысла! Можно ли догадаться, что формула: «Гость? Головой об стенку!» выражает крайнюю степень гостеприимства?

В словах сказано так мало и даже совсем не то, все же остальное: и про сдобные булочки, и «хоть», — все это, видимо, должно передаваться интонацией, мимикой, жестикуляцией или просто подразумеваться. Вспоминаются многочисленные анекдоты, которые невозможно передать на письме, ну там, как старый еврей получил телеграмму от сына и возмущается: «Вот наглец, пишет: Папа, пришли деньги! Неужели нельзя было просто написать: Папа, пришли деньги?»

И помнил, хоть и без греха

Лирические отступления

Один мой коллега говаривал, что когда человек цитирует с ошибками, это даже хорошо, интеллигентно: сразу видно, что по памяти.

По-моему, это хорошо и еще в одном отношении. Ошибаясь в цитате, человек часто невольно редактирует цитируемого автора в соответствии со своими представлениями о разумном и прекрасном и тем выдает себя с головой. Вот, к примеру, знаменитые строки Есенина из стихотворения «Мы теперь уходим понемногу…»:

И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.