— Я мог бы рассказать тебе о нем, Эль-Франси.
— Мог бы? Так что же тебе мешает это сделать? Я, Эль-Франси, прошу тебя об этом.
Бербер продолжал молчать.
— Требуй все, что ты хочешь. Возьми мое оружие. Смотри, какое отличное ружье! Я дарю его тебе. Возьми моего коня; все, что захочешь, — твое. Я могу дать тебе и еще больше, только расскажи!
— Ты обижаешь меня, Эль-Франси. Если я расскажу, то только добровольно, без принуждения и без соблазнов подарками.
Итальянец смутился. Против него сидел человек, который ничего не хотел. Совершенная неожиданность в этой стране, где просто-таки чуть ли не полагается без обиняков требовать и, не моргнув глазом, принимать подарки. Почему же молчит этот человек? Что держит его рот на замке?
— Ты знаешь мое имя, друг, но, видимо, только и всего. Знай же: Эль-Франси никогда еще не затыкал уши, если твои братья нуждались в совете и помощи. Я никогда не требую благодарности, а сейчас же седлаю коня и скачу прочь оттуда, где меня за мои дела хотят отблагодарить. Все, что могу, я делаю только из любви к людям.
— Мне известно об этом. Все, или, по крайней мере, очень многое: я же знаю тебя с твоего первого прихода к нам, много лет назад.
— И все-таки отказываешь мне?
Отец Али мрачно потупил взор. Парвизи напряженно ждал.
А старый бербер думал: жителям деревни строго-настрого велено молчать. Не выполни они этого, и их ожидает великое молчание смерти. У дея повсюду свои шпионы, донесут, да еще и прибавят, чего не было. Ни на какие вопросы, касающиеся Омара, отвечать нельзя.
Омар-паша уже покойник. В Алжире на троне сидит новый дей. Но и он тоже враг свободолюбивых берберов и кабилов, чужой им по крови, чуждый их горю и радостям. Кто его знает, что ему надо от маленького Омара? Что ему вообще известно об этом? Новые деи всегда первым делом избавляются от всего, что связано с их предшественниками, прогоняют их друзей, ставят на высокие посты и доходные места своих. Непросто здесь правильно повести себя. А уж отвечать на расспросы об этом чужом мальчике — и вовсе неосторожно. Да, но тут сидит Эль-Франси! Друг и единомышленник. Чужой, но не приверженец турок. У него есть, наверное, особые причины интересоваться мальчиком, но и здесь он, как во многих других случаях, конечно же, хочет только помочь, а может, придет время, поможет и им: ведь настанет же когда-то день, и народ поднимется, чтобы освободиться от угнетателей.
— Входи! Мой дом — твой. Ты — мой гость, — пригласил он наконец охотника.
Приглашение было уже добрым предзнаменованием.
— Спрашивай, — обратился к Луиджи отец Али, когда оба мужчины уселись на кошме.
— У меня нет никаких особых вопросов, но я очень прошу тебя рассказать мне об Омаре все, со дня его появления в вашей деревне до того, как его увезли.
Много о чем рассказал старый бербер. О прежней жизни мальчика никто ничего не знал. Кто он, откуда? Неизвестно. Поначалу вся деревня, понятно, дружно ненавидела его, опекаемого самим деем. Зато после все его искренне и по заслугам полюбили.
Сердце Луиджи застучало быстрее. Его сын — в этом не оставалось больше ни малейшего сомнения — добился всеобщей любви и уважения своими делами!
— Больше я ничего не знаю, — закончил рассказчик. — Куда повезли Омара, нам не сказали. Мы пытались было не отдавать его, но что мы могли поделать?
— Я благодарю тебя и твоих братьев. Вы стерли одно из пятен, опорочивших имя «Алжир».
Бербер не понял, что Эль-Франси хотел этим сказать.
Парвизи не обратил на это внимания.
— Вы будете богато вознаграждены отцом мальчика, — продолжал он. — Потерпите немного и верьте Эль-Франси.
— Не считая первых недель, мы относились к Омару, как к собственным детям, не рассчитывая на благодарность и вознаграждение. Он был одним из нас. Удайся тебе вернуть мальчика родителям — это порадует нас и будет для нас самой лучшей наградой.
Луиджи Парвизи сидел на морском берегу в Ла-Кале. Он долго ломал голову, почему Ливио увезли из берберской деревни, и никак не мог найти этому хоть какую-нибудь причину. Одно лишь было несомненно: жизни его сына ничто не грозит. Должно быть, турки решили приспособить его к какому-нибудь ремеслу, сделать из европейца подлинного бербера или кого там еще.
В истории алжирских деев перевернулась еще одна страница. После недолгого правления Али Ходжа-паша, этот жестокий, кровожадный, похотливый властитель, пал жертвой моровой язвы. Его наследника звали Гуссейн-паша. Новым властителем Алжира его провозгласил на смертном одре сам Али Ходжа-паша, и Диван, государственный совет, утвердил это решение.
Далеко, далеко в море проходил мимо казавшийся с берега совсем маленьким парусник. Европейское судно или корсар? Луиджи долго всматривался, но никак не мог различить.
Селим, наверное, разглядел бы, но его рядом не было. Он выполнял поручение Парвизи, который сам был сейчас ни на что не способен и хотел только покоя. Негр должен был купить отару овец и несколько лошадей и пригнать их отцу Али и другим жителям деревни. Верным и храбрым друзьям Ливио Али и Ахмеду назначалось сверх того по первоклассному европейскому ружью, а также и другие ценные подарки. Жан Менье — настоящее имя Парвизи в Ла-Кале знали только Роже и Мариво — располагал крупными средствами. Он считался одним из богатейших людей городка, хотя и слыл чудаком, столь же падким на охотничьи приключения, каким был Пьер Шарль де Вермон. Впрочем, это было его личное дело, обитателей Ла-Каля мало заботившее.
По возвращении верного друга Селима они снова продолжат поиски Ливио.
Корабль, которому генуэзец уделил столь незначительное внимание, принадлежал к недоброй славы алжирскому пиратскому флоту. Покойный Омар-паша снарядил его для каперских рейдов, отлично вооружил и укомплектовал лихой, не знающей чувства жалости командой. Особым приказом в команду был определен юнгой и подросток Омар.
Корабль этот был грозой всего Средиземного моря и историю имел далеко не ординарную.
Капитан его, могучий мужчина с густыми, кустистыми бровями и жесткой, как проволока, черной бородой, с колючими глазами и резкими линиями тонких губ, с первого мгновения возненавидел мальчика. Омар ничем не мог угодить этому вечно хмурому человеку. Ни на секунду нельзя было отлучиться: у капитана то и дело возникали новые прихоти. Быстро! Как ни старался маленький корабельный юнга, поспеть никак не удавалось. Ни один приказ не обходился без того, чтобы не пригрозить Омару плетью.
Юнга был прислан с особым указанием: самая суровая школа, но и самая лучшая выучка. Сурово, более чем сурово — жестоко обходился реис с мальчиком. Что же касается выучки, то здесь он не шевельнул и пальцем. Ожидалось, что Омар станет со временем отменным корсаром. «Должно быть, предполагают, что со временем сменит меня», — догадывался капитан. При покровительстве, которым пользовался Омар, путь наверх мальчишке был, можно считать, обеспечен. Ну что ж, коли такова воля дея… Но уж на него-то, рейса, в этом деле пусть не рассчитывают, он к обучению парня морскому делу и руки не приложит.
Дей отдал категорический приказ относиться с уважением к французским флагам. Несмотря на кровопролитие в Боне, между Алжиром и Францией все еще поддерживались мало-мальски приличные отношения, и Омар-паша не хотел, чтобы они омрачались.
— Аллах да проклянет этих христианских собак! До чего ж они трусливы! До смерти перепугались, что ли? Ни одного судна в море! — ворчал капитан после долгого, безуспешного корсарского рейда. Бесконечная водяная пустыня, ни одного паруса.
— Трубу! — приказал он.
Омар, сделавшийся личным слугой капитана, протянул ему подзорную трубу. Как, вместо того чтобы вложить трубу прямо в руку господину, этот лодырь имеет наглость заставлять его тянуться за ней? Это уж слишком! Вся ярость, накопившаяся у корсара за дни неудач, выплеснулась на несчастного юнгу.
— Собачий ублюдок! А ну, спустить с него его ленивую шкуру! — взревел капитан.
Два огромных мавра набросились на мальчика, потащили его. Сопротивляться им у Омара не было сил. Он тщетно пытался вырваться, готовый уже прыгнуть за борт, чтобы положить конец своему злосчастию.
