– Действительно? Это вообще-то так, ерунда. Воспоминания о Темных Днях – я имею в виду учебу в Кембридже. Но вот пока я сидел в окопах, я написал несколько стихотворений, и они вроде бы получше.
– Мне не нравится, что вы так говорите. Но я страшно хочу услышать новые. Да, мистер Маршан, мне так странно показалось, что вы произносите Пашендейл.
– Почему, позвольте спросить?
– Потому что и я сама произношу точно так же. Но я посмотрела в словаре и оказалось, что вернее будет Пас-кен-даль.
– Ну да?! Все томми называли его Пашендейл, точно так же как вместо «Ипр» говорили «Вайперс».
– Как интересно. Знаете, мистер Маршан, я могу биться об заклад, что нас завербовали во время одной и той же операции, летом 1917 года. Я оказалась во Франции как сестра милосердия, но они узнали, что я прибавила себе возраст и собирались отослать меня назад.
– А сколько вам было лет? То есть, сколько вам лет? Я хотел сказать, ведь это одно и то же.
– Семнадцать.
– Семнадцать лет в семнадцатом году, – пробормотал Брюс и его голубые глаза затуманились.
Диалог был настолько напыщенно-сентиментальный, что я даже не стала обижаться на ехидную реплику Эриха:
– Что за прелесть, Liebchen, глупая маленькая английская школьница развлекает Брюса между операциями!
И все равно, когда я смотрела на Лили с ее темной челкой и жемчужным ожерельем, на ее облегающее серое платьице, едва достающее до колен, и на Брюса, ласково и неуклюже нависавшего над ней в своем вычурном гусарском одеянии, я поймала себя на чувствах, которых во мне не было с тех пор, как в бою с франкистами погиб Дейв, это было за много лет до того, как я попала в Большое Время. И вот сейчас я подумала, как было бы хорошо, если бы у меня в Меняющемся Мире были дети. Почему мне ни разу не приходило в голову подстроить дело так, чтобы Дейв был воскрешен? А потом я сказала себе: нет, все изменилось, и я тоже изменилась, пусть лучше Ветры Перемен не беспокоят Дейва – или пусть я об этом ничего не буду знать.
– Нет, я не умерла в 1917 – просто меня тогда завербовали, объясняла Лили Брюсу. – Я прожила все двадцатые годы – это видно по тому, что я ношу. Но давайте не будем об этом, ладно? О, мистер Маршан, не сможете ли вы попробовать вспомнить какие-нибудь из этих стихов, которые вы написали в окопах? Я не могу представить себе, чтобы они превзошли тот сонет, который кончается: «The bough swings in the wind, the night is deep; Look at the stars, poor little ape, and sleep» (Ветка качается на ветру, ночь темна; Погляди на звезды, бедная маленькая обезьянка, и усни).
Я от этого чуть не завопила – ну и обезьяны же мы, подумала я – хотя я первая соглашусь, что на поэта наилучшее действие окажут его же собственные стихи – и чем больше, тем лучше. И я решила, что могу не беспокоиться о наших маленьких бриттах, а посвятить себя Эриху или иному, кто во мне нуждается.
Глава 3
ВЕЧЕРИНКА НА ДЕВЯТЬ ПЕРСОН
Ад – это место для меня. Потому что в ад попадают и почтенные верующие и добрые рыцари, убитые на турнире или в великой битве, бравые солдаты и благородные господа. Туда лежит и мой путь. С нами отправятся и изящные дамы, у которых было два или три возлюбленных, помимо их законного господина. Туда приходят золото и серебро, соболь и горностай. Там арфисты и менестрели встречаются с королями земными.
Я взяла новую порцию выпивки с подноса, с которым Бур обходил публику. Серый фон пустоты вокруг уже начинал казаться приятным, как теплый густой туман, в котором плавают мириады крошечных бриллиантов. Док величественно восседал у бара со стаканом чая, над которым поднимался пар – видимо, для опохмелки, потому что он только что принял хорошую дозу спиртного. Сид весело беседовал с Эрихом, и я сказала себе, что наконец-то стало похоже на вечеринку, хотя чего-то все же не хватает.
Это не имело отношения к Главному Хранителю; его индикатор успокаивающе светился алым, как уютный домашний огонек, затерявшийся среди нагромождения переключателей, которые контролировали все вокруг, за исключением Интроверсии – этот зловещий тумблер, к которому никто никогда не прикасался, был расположен отдельно от прочих.
Завеса у кушетки Мод исчезла – они с римлянином сидели рядышком. Он оглядел свои сверкающие сапоги и остальную свою черную амуницию, как будто только что проснулся и ничего не мог понять, и сообщил нам:
– Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.
Я вопросительно посмотрела на Бура, который как раз собрался отнести поднос, и он, не посрамив чести Виксбурга, перевел:
– Все меняется, и мы меняемся.
Затем Марк медленно огляделся вокруг, и я могу засвидетельствовать, что римляне улыбаются так же тепло, как люди любой другой национальности.
Потом он сказал:
– Нас девять, в самый раз для вечеринки. И кушетки есть. Хорошо.
Мод горделиво напыжилась.
– Добро пожаловать из Пустоты, Kamerad! – воскликнул Эрих, а затем он ведь немец и считает, что все вечеринки обязательно должны быть шумными и помпезными, – он вскочил на стул и провозгласил:
– Herren und Damen, позвольте представить вам достойнейшего римлянина, Марка Випсауса Нигера, легата Нерона Клавдия (прозванного Германиком в прошлом временном потоке), который в 763 году от основания Рима (Правильно, Марк? Поясняю для тупоголовых – это 10 год от Рождества Христова!) погиб, храбро сражаясь с парфянами и Змеями в битве при Александрии. Hoch, Hoch, Hoch!
Мы все чокнулись и поприветствовали его, а Сид прикрикнул на Эриха:
– Убери ноги с мебели, мужлан неотесанный! – а потом ухмыльнулся и заорал, обращаясь ко всем трем гусарам. – Насладитесь досугом, отдыхающие! – и Мод с Марком тоже получили свою выпивку, причем Марк расстроил Бура, отказавшись от фалернского вина и предпочтя ему шотландский виски с содовой, и после этого языки у всех развязались.
У нас было что обсудить. Шел обычный треп про войну: «Змеи закладывают минные поля в Пустоте»; «Не могу я в это поверить, как это можно заминировать ничто?» – и о том, чего нам здесь не хватает например, бурбона, заколок для волос и стабилитина, который живо привел бы Марка в порядок – и что с кем стало: «Марсия? А, ее здесь больше нет». (Ее унесла Буря Перемен – тело позеленело и разложилось в пять секунд, но не буду же я об этом рассказывать.) А еще надо было рассказать Марку про Брюсову перчатку, и мы снова корчились от хохота, вспоминая этот эпизод, а римлянин в ответ вспомнил про гонца, который весь долгий путь мучился животом, потому что ему небывало повезло – вместо обычной соли ему нечаянно выдали сахар. Эрих поинтересовался у Сида, нет ли новых девушек-призраков на складе, а Сид выставил свою бороду, как старый козел (каковым он и является): «И
