Слова эти были явным промахом, и давящийся от смеха Мышелов получил возможность тут же убедиться в этом. Муулш, должно быть, сразу же понял свою ошибку, потому что едва Атиа, побелев, ухватилась за тяжелый хрустальный кувшин, как он немедленно выкрикнул:
— Знаешь, а я приготовил тебе подарок!
— Могу себе представить, — пренебрежительно фыркнула она, слегка расслабившись, но не выпуская своего оружия из рук.
Какой-нибудь дешевый пустячок, словно служанке. Или яркие тряпки, годные только для шлюхи.
— Ох нет, нет, моя дорогая. Дар, достойный императрицы!
— Не верю. Из-за твоего мерзкого вкуса и подлых манер Ланхмар не признает меня. — Изящная головка с утонченными чертами лица и тугая и пышная грудь, заманчиво вздымавшаяся и опадавшая в гневе, делали ее хозяйку обворожительной.
— “Вот наложница ростовщика Муулша”, — так они говорят обо мне и хихикают за спиной. Надо мной смеются!
— У них нет на это никакого права! Да я всех их могу скупить! Ну подожди, они еще увидят на тебе мой подарок! За такой самоцвет жена самого Властелина отдала бы даже зуб из собственного рта.
При упоминании слова “самоцвет” Мышелов ощутил, как едва заметная дрожь ожидания пробежала по комнате. Более того, он заметил, как дернулась одна из шелковых занавесок, резкое движение едва ли можно было приписать легкому сквознячку.
Он осторожно перегнулся вперед., вытянул шею и попытался заглянуть вбок, в щель между портьерами и стеной. И блаженное выражение плутоватого эльфа озарило его аккуратную курносую физиономию.
В слабом янтарном свете, сочившемся сквозь занавеску, таились двое — две до пояса обнаженные коренастые фигуры в темных штанах. У каждого был мешок, в который легко было упрятать и человеческую голову. Из этих-то мешков и сочился слабый усыпляющий аромат, который Мышелов уже унюхал, но не мог обнаружить его источник.
Мышелов расплылся в улыбке. Он беззвучно извлек тонкое удилище, осмотрел нить и густо смазанные липким клеем когти, приспособленные вместо крючка.
— Показывай камень! — сказала Атиа.
— Сейчас, моя дорогая, сейчас, — засуетился Муулш. — Но не кажется ли тебе, что сперва следует закрыть и потолочное, и все прочие окна?
— Я не стану этого делать! — отрезала Атиа. — С какой стати я должна таиться в собственном доме, раз в городе от страха дрожат все старухи?
— Но, голубка моя, это не просто старушечьи страхи. Весь Ланхмар в панике, и не без причин.
Он шевельнулся, чтобы кликнуть раба. Атиа воинственно топнула ножкой.
— Не смей, жирный трус! Я не верю в детские страхи. Я не верю всем этим сказкам, сколько бы знатных дам ни клялось в их справедливости. Не смей закрывать окна. И живо показывай камень, иначе… иначе… я никогда не помирюсь с тобой.
Казалось, она на пороге истерики. Муулш вздохнул и сдался.
— Хорошо, сладенькая моя.
Он подошел к инкрустированному столику, неуклюже уворачиваясь от птичьих клеток, и нащупал небольшой бочонок. Четыре пары глаз неотступно следили за ним. Когда он вернулся назад, в руках его что-то поблескивало. Он опустил кулак в центр стола.
— Вот, — сказал он, отступая назад. — Я же говорил тебе, что мой подарок достоин императрицы.
На мгновение в комнате все замерло. Оба вора за занавесками голодными глазами пожирали самоцвет, неслышно развязывая тесемки мешков и по-кошачьи бесшумно переминаясь с ноги на ногу.
Мышелов просунул тонкое удилище в потолочное окно и, стараясь не задеть серебряных цепей, стал нацеливать свой хитроумный крюк в самый центр стола — так паук готовится свалиться по паутине на беспечного красного жучка.
Атиа смотрела молча. Достоинство и уважение к себе проступили на запаренном лице Муулша. Камень поблескивал будто огромная прозрачная и подрагивающая капля крови.
Оба вора приготовились к прыжку. Мышелов прицелился в последний раз перед броском. Атиа, жадно протянув руку вперед, шагнула к столу.
Но действиям этим равно не было суждено завершиться.
В комнате вдруг захлопали могучие крылья, послышался треск перьев. Клочком тьмы оторвавшимся от ночи чернильно-черная птица размером чуть больше вороны ворвалась в боковое окно. Когти ее оставили на столе полосы в локоть длиной. Изогнув шею, птица нервно каркнула и бросилась на женщину.
Комната сразу пришла в движение. Клейкий крюк застыл на полпути к столу. Двое воров пытались удержать равновесие в весьма неизящных позах, чтобы остаться незамеченными. Муулш, размахивая руками, вопил: “Кыш! Кыш!”. Атиа упала в обморок.
Черная птица скользнула через комнату, качнув крыльями серебряные клетки, и исчезла в ночи.
И снова в комнате все притихло. Нежные певчие пичужки умолкли при виде своего хищного собрата. Удилище исчезло в потолочном окне. Оба вора по-за портьерами бесшумно отправились к выходу. Потрясение и страх, ненадолго посетившие их лица, уступили место обычному деловому выражению.
Атиа поднялась на колени, нежными руками прикрывая лицо. Дрожь пробежала по жирному загривку Муулша, он шагнул к ней.
— Она… она не ранила тебя? Что с лицом? Она не ударила?
Атиа уронила руки, явив взорам каменное лицо. Поглядела на мужа. И сразу же вспыхнула, как вскипает молоко.
— Курица! Ты просто громадная курица! — орала она. — Все что ты мог, так это вопить “Кыш! Кыш!”, когда она набросилась на меня! И теперь камень пропал навсегда. Ты — несчастный каплун!
Она поднялась на ноги, снимая на ходу туфлю с совершенно определенным намерением. Муулш, протестуя, попятился и угодил спиной в скопленье птичьих клеток…
Брошенный плащ Фафхрда оставался в том месте, где Мышелов оставил его. Поспешив к краю крыши, он различил невдалеке, на крыше одного из примыкавших складов, силуэт северянина. Варвар вглядывался куда-то в лунное небо. Мышелов подобрал плащ, перепрыгнул через узкую щель между домами и направился к другу.
Приблизившись, Мышелов увидел, что Фафхрд ухмыляется, удовлетворенно поблескивая белыми зубами. Мощная мускулистая фигура северянина, широкие кожаные напульсники и пояс с металлическими накладками выглядели явно не по-ланхмарски, как и длинные медного цвета волосы, грубые, хотя и привлекательные черты лица и бледная кожа, прозрачно белевшая в лунном свете. На тяжелой охотничьей рукавице восседал орел в белом клобучке, он взъерошил перья и возмущенно булькнул, заслышав шаги Мышелова.
— Ну скажи, разве я не охотник, разве моя птица не видит при полной луне? — добродушно прогремел северянин. — Не знаю, что случилось там в комнате и была ли у тебя удача. Но что касается черной птицы, которая влетела и вылетела… Хо! Вот она!
Он пнул ногой кучку черных перьев.
Мышелов свистящим шепотом быстро перебрал имена нескольких богов, потом спросил:
— А камень где?
— Не знаю, — отвечал Фафхрд, отметая дальнейшие вопросы. — Жаль ты не видел, малыш! Какая схватка! — Голос его обрел прежнюю живость. — Эта вот, она летела быстро и хитро виляла, но Кооскра взметнулся, как северный ветер в горном ущелье. На какое-то мгновение я потерял их из виду. Завязалась схватка. А потом Кооскра принес его мне.
Мышелов, упав на колени, тщательно обследовал добычу Кооскра, потом вытащил из-за пояса Небольшой нож.
— Подумать только, — продолжал Фафхрд, поправляя кожаный клобучок на голове орла, — и все говорят, что эти птицы — демоны, что они свирепые порождения тьмы! Тьфу! Простые вороны, которым не спится по ночам!
