посмеяться по поводу всего случившегося. Но сейчас она хорошо понимала, что брат с самого момента их отъезда из дома сидел, как на иголках, со страхом ожидая ее капризов и требований отказаться от предстоящего бракосочетания при первом же удобном случае — как это обычно делали девушки, которых выдавали замуж по расчету. Однако Анри не стоило беспокоиться. Габриэль не собиралась в последний момент менять свое решение, принятое после долгих мучительных размышлений.
— Со мной все в порядке, — отозвалась она и затаила дыхание, ощупывая свою шляпку с кружевной вуалью, чтобы убедиться, что с той ничего не случилось. — Спроси у тех, кто снаружи, нет ли среди них пострадавших.
— Больше всего я беспокоюсь за лошадей, — буркнул Анри, помогая сестре поудобнее устроиться на сидении. Она с благодарностью приняла помощь брата и, чувствуя сильную слабость, поняла, что это столкновение действительно испугало ее. Когда же Габриэль выглянула в окно, ее взору предстала та картина, которую уже имел возможность разглядеть Анри. По спине девушки забегали мурашки, она застыла на сиденье, как в столбняке, бессознательно теребя пальцами измятый букетик цветов; который брат поднял с пола кареты и передал ей. Их карста, оказывается, столкнулась с катафалком, накрытым траурным балдахином и запряженным вороными лошадьми. Лошади испуганно фыркали, мотая головами, украшенными черными султанами, тревожно раздували ноздри, косили глазами и били копытами по мощеной булыжником мостовой. Подобное происшествие в день свадьбы могло потрясти любого, показавшись дурным предзнаменованием. Участники погребальной процессии, шедшие за катафалком, окружили плотным кольцом оба экипажа. Это была мрачная, одетая в траур толпа, отдельные представители которой с покрасневшими от безутешного плача глазами вмиг забыли о покойном и разразились гневом по поводу происшествия. Видя, что Анри хочет выйти из кареты, Габриэль торопливо положила затянутую в белую перчатку руку на плечо брата.
— Непременно извинись перед семьей покойного, — промолвила она, зная черствую натуру Анри.
— Несчастный случай произошел по вине нашего кучера.
Но, к удивлению Габриэль, брат бросил на нее через плечо раздраженный взгляд и открыл дверцу. Его лицо было искажено злобой.
— Ни о каких извинениях не может быть и речи. Я сразу же понял, кого именно хоронят эти люди, поскольку слышал, что тело Луи Дево было доставлено домой из Парижа его единственным сыном для погребения, назначенного на сегодняшний день.
Габриэль вздрогнула. Да, теперь уже не приходилось сомневаться в том, что это происшествие являлось дурным предзнаменованием для нее! Мало того, что ее свадебная карета столкнулась с катафалком и тень смерти легла на ее будущую супружескую жизнь, — оказывается, к тому же, хоронили заклятого врага ее семьи. Подобное совпадение произвело гнетущее впечатление даже на такую здоровую, далеко не суеверную девушку, какой была Габриэль.
В таком большом городе, как Лион, где существовали сотни торговцев шелком и тысячи ткачей, казалось бы, двум семьям — Рошам и Дево — нечего было делить, каждая могла найти свой собственный рынок сбыта товаров, не переходя дороги друг другу. Однако все сложилось по-иному. А сегодня мрачная тень вражды упала и на Габриэль, коснувшись ее судьбы в день свадьбы.
Посреди толпы участников похоронной процессии стоял Николя Дево, пытавшийся успокоить одну из четырех лошадей катафалка, которой особенно досталось при столкновении экипажей. Животное рвалось, испытывая боль и сильный испуг. Молодой человек, по-видимому, при первом же ударе бросился вперед, однако все его попытки успокоить обезумевшую лошадь казались тщетными, не помогли ему и многочисленные советы жителей близлежащих домов, которые распахнули ставни настежь, услышав страшный-шум внизу. Другие обитатели этого квартала вышли из домов и внутренних двориков на проезжую часть дороги, где только глазели, разинув рты, да путались под ногами, как это обычно и бывает при уличных происшествиях.
— Все, все. Спокойно. Успокойся! Тебе больше нечего бояться, — приговаривал Николя Дево твердым уверенным голосом, похлопывая одной рукой по потной шее лошади, в то время как другой он цеплялся за ее поводья, повиснув на ней всей тяжестью тела. В пылу борьбы с норовистым животным он потерял свой высокий цилиндр, однако его траур, казалось, не был нарушен — поскольку курчавые волосы молодого человека были такими же черными, как и его скорбный наряд. — Ну же, мой мальчик, перестань, все уже позади.
Наконец, конь внял его уговорам. Все еще дрожа всем телом, он перестал рваться, хотя его копыта беспокойно били по мостовой. Животное в последний раз мотнуло головой и замерло. Хотя взвившийся веер гривы плавно опустился, Николя, наконец, смог разглядеть тех, кто сидел в свадебной карете. У него перехватило дыхание: он не мог поверить своим глазам!
Из открытого окна кареты в упор на него смотрела она — юная, прекрасная дева, с овальным нежным лицом и ярко-синими глазами, в которых таился страх, страх перед ним, Николя Дево. Влажные губы были чуть приоткрыты, пышная копна темно-каштановых, зачесанных назад волос была аккуратно заправлена под свадебную шляпку. Это прелестное видение поразило Николя в самое сердце, все окружающее вмиг отступило от него, он уже не помнил, где и зачем находится — страстное желание овладевало им с неведомой прежде силой, неразумное жестокое желание, с которым он не в силах был справиться.
Габриэль откинулась на подушки сидения; пристальный, пылающий каким-то странным огнем взгляд молодого человека перепугал ее не на шутку, к испугу примешивалось непонятное волнение, охватившее ее. Она узнала этого человека, поскольку видела его однажды, хотя он наверняка не заметил ее тогда. Много лет назад, будучи еще подростком, Николя, нацепив красный фригийский колпак — символ Революции — с трехцветной кокардой, выкрикивал злые обвинения в адрес семьи Рош и всего того, что олицетворяло в его глазах старую Францию. Шел 1793 год, Лион был сначала осажден, а затем наполовину уничтожен в эпоху великого Террора, развязанного Робеспьером. Именно в это время семья Дево закрыла свою фабрику и встала в ряды самых радикальных сил революции. Все же порядочные семьи города ткачей принадлежали к партии умеренных.
Хотя с тех пор миновало уже одиннадцать лет, Габриэль не могла ошибиться — перед ней стоял он, Николя Дево. Годы, по-видимому, несколько смягчили его неукротимый революционный пыл и, хотя и не сделали его облик милым и обаятельным, придали ему выражение мужественной силы. Лицо молодого человека приковывало к себе взоры — худощавое, с четкими, как будто изваянными рукой искусного скульптора чертами, с прямым резко очерченным носом, большим красивой формы ртом и сильным мужественным подбородком.
Сердце в груди Габриэль бешено забилось. Молодой человек двинулся по направлению к ней, огибая упряжку лошадей. Но тут наперерез ему быстрым размашистым шагом устремился Анри, закончивший осмотр своих лошадей. Он схватил Николя за рукав, и Габриэль так никогда и не узнала, что хотел сделать или сказать молодой человек. Брат грубо дернул Николя Дево за плечо и, в ярости брызжа слюной, заорал ему в лицо:
— Вы, эти несносные Дево, вечно доставляете нашему городу одни беды и неприятности. Я — один из Рошей — имею полное право приказать, чтобы вас выслали отсюда! Мы не хотим видеть вас здесь, не хотим, чтобы в нашем городе оставались люди — будь то мертвые или живые, которые носят эту ненавистную всем фамилию. Вы что, не видите, какой урон нанес ваш катафалк этой свадебной карете?
Габриэль пришла в сильное смущение, слыша столь несправедливые нападки и оскорбления брата. Что касается Николя Дево, то подобные речи привели его в ярость. Он резко сбросил руку Анри со своего плеча и грозно нахмурил лоб, так что его черные густые брови сошлись на переносице.
— Похоже, Роши за время моего отсутствия в Лионе так и не научились вести себя, как положено порядочным людям, не прибавилось у них, по всей видимости, и терпимости. А вот привычка возводить на других ложные обвинения осталась у них неизменной!
— Да как ты смеешь чернить доброе имя моей семьи! — Анри уже не владел собой и начал размахивать перед лицом молодого человека своими пухлыми кулаками. — Черт бы тебя побрал! Во всяком случае, твоего отца он уже прибрал к себе!
И повернувшись спиной к оскорбленному такими словами Николя Дево, Анри направился к карете.
Ропот нетерпения пробежал по рядам сгрудившихся вокруг экипажей людей, они предвкушали скандал и с жадным любопытством наблюдали за всем происходящим на их глазах. Тот, кто знал о многолетней вражде двух семей, вполголоса сообщал об этом своим соседям. Габриэль же сгорала со стыда за
