— Надеюсь, что смогу помочь вам. Я поговорю с моим деверем и думаю, что он сумеет устроить вас на работу.
Гастон был глубоко признателен Элен за обещанную помощь. Он уже пытался найти работу самостоятельно, однако его физический недостаток мешал ему; свободные рабочие места отдавали прежде всего сильным здоровым мужчинам. В Лионе, как ни в одном другом французском городе, было много безработных-, война мешала развитию ткацкого производства, и многие рабочие оказывались на улице. Анри никогда не отличался сентиментальностью и не любил, чтобы в дела примешивались эмоции, однако он не отказался выполнить просьбу Элен и обещал подыскать какую-нибудь подходящую работу для Гастона. Не располагая свободными рабочими местами в своей фирме, он послал сержанта с рекомендательным письмом к одному из своих знакомых, городскому чиновнику. В результате Гастон получил самую грязную и низкооплачиваемую в городе работу, он вынужден был в ночные часы убирать нечистоты и чистить выгребные ямы. Бывший сержант поборол свою гордость и взялся за эту работу, поскольку вынужден был зарабатывать себе деньги на пропитание до тех пор, пока его здоровье не поправится и рана не заживет, а тогда он уже представлял бы для потенциального работодателя больший интерес. Убирая ночи напролет смрадные нечистоты, чувствуя, как их запахом пропитываются вся одежда и волосы, Гастон с горечью думал о том, насколько он далек сейчас от барабанной дроби и походных знамен, и вспоминал яркий новенький мундир, в котором он выступил в военный поход, мечтая сражаться за честь и свободу Франции. Анри сказал Элен, что Гастон работает в городской службе, и поэтому она успокоилась, считая его хорошо пристроенным, поскольку, по ее мнению, заслуги этого солдата перед родиной должны были обеспечить ему хорошее рабочее место.
Через семь месяцев семья Рошей вновь собралась в полном составе для того, чтобы проводить в последний путь старика Доминика, смерть любимого сына подкосила его, и он так и не смог оправиться от этого удара. Элен, которая сообщила ему скорбное известие, думала, что они вместе смогут пережить ужасное горе, найдя утешение друг в друге, но старик лишь взглянул на нее полубезумным взглядом и закричал, требуя, чтобы она оставила его одного. В течение трех дней после этого никто из домочадцев не осмеливался приближаться к Доминику, хотя он разрешал слугам и тем, за кем он специально посылал, входить в свои комнаты. На исходе третьего дня со стариком случился удар, полностью парализовавший его. Он утратил способность говорить и только по выражению его глаз было видно, что старик находится в сознании и воспринимает все происходящее вокруг, испытывая страшные муки от того, что пребывает в таком беспомощном состоянии.
Элен не отходила от него. Ее доброта, милосердие, само ее присутствие действовали на больного успокаивающе точно так же, как в свое время на Эмиля. Только благодаря ей к Доминику в доме продолжали относиться как к главе семьи. На Анри, который позволил себе праздную болтовню у постели больного, как будто Доминик ничего не понимал и не мог его слышать, Элен обрушила всю силу своего гнева. Она вытолкнула деверя из комнаты и отчитала его за черствость и жестокосердие.
— Ваш отец все слышит и понимает! Так что впредь извольте обращаться непосредственно к нему, а не ко мне. Вы должны разговаривать с ним так, как это делаю я. Расскажите ему о выгодных сделках, об успехах фирмы, в общем обо всем том, что вызовет интерес и порадует его. То, что он ослабел физически, вовсе не свидетельствует о его слабоумии.
Вокруг умирающего Доминика собралась вся семья, Элен держала руку старика. Глаза Габриэль были сухи, но душу ее терзала скорбь, она с горечью думала о том чувстве искренней родственной привязанности, которое так и не возникло между нею и отцом. Она не хотела задерживаться в доме ни на минуту после того, как отец отошел. Однако адвокат, присутствующий у одра умирающего, настоял на том, чтобы все члены семьи собрались в большой гостиной для оглашения завещания Доминика.
Сначала шли пункты, оговаривавшие небольшие части наследства, отходившие родственникам покойного. Так, Доминик назначил содержание для Элен, которое должны были выплачивать ей до тех пор, пока она вновь не выйдет замуж. После оглашения этих пунктов наступил самый волнующий момент, которого с нетерпением ждали прежде всего Анри и Ивон — последняя даже нервно сжала руку мужа, застыв в радостном предчувствии. Адвокат откашлялся и зачитал:
— Все остальное состояние, а также дом со всем его имуществом и шелкоткацкую фирму Рошей я завещаю моей дочери, Габриэль Вальмон, в опеку с тем, чтобы в будущем она передала все это одному из своих сыновей или внуков. В случае, если у нее не будет потомков, все состояние должно перейти в опеку к моей внучке Жюльетте Рош с тем, чтобы во владение им, в свою очередь, вступил ее сын. Я искренне верю, что с приходом Габриэль в фирму дела, благодаря ее инициативности и живому воображению — чертам, когда-то в молодости присущим мне самому и утраченным мною с течением лет, — пойдут в гору, и наша фирма в будущем будет процветать благодаря ей и ее потомкам, — адвокат оторвался от чтения документа и взглянул на ошеломленных, застывших в молчании слушателей. — Это все, дамы и господа.
Габриэль сидела, как громом пораженная. Шелкоткацкий Дом Рошей теперь принадлежал ей! Ее самые смелые мечты осуществлялись. Доминик мудро составил завещание, исключив возможность претензий со стороны супруга на права собственности жены и тем самым предоставлял Габриэль полную свободу. От Габриэль требовалась всего лишь простая формальность — ее подпись на деловых бумагах каждый раз необходимо было заверять у нотариуса. Анри, сидевший в кресле рядом с сестрой, наконец, пришел в себя от пережитого потрясения и, вскочив на ноги, начал громко возмущаться.
— Проклятый старик! Черт бы его побрал! Фирма Рошей принадлежит мне по праву первородства! Я опротестую это завещание. Я докажу, что он впал в старческое слабоумие к моменту его составления.
Нотариус покачал головой.
— Этот документ был составлен через два дня после того, как Доминик Рош получил известие о смерти своего сына Жюля. Я сам присутствовал при этом и могу вам сказать, что ваш отец потребовал пригласить доктора для того, чтобы тот засвидетельствовал его полную вменяемость в момент подписания документа, поскольку опасался обвинений, только что выдвинутых вами.
— Так, значит, он изменил завещание после смерти Жюля?! — воскликнул Анри, гневно посверкивая глазами, по-видимому, его осенила догадка. — Этот старый черт никогда и не думал делать меня наследником! Я прав? Он, оказывается, отписал все наследство своему дорогому сынку, а когда того сразила вражеская пуля, старик решил сыграть со мной еще более жестокую шутку и сделал главной наследницей Габриэль! Женщину! Создание, не имеющее ни опыта, ни способностей к делу. Он оставил все дочери, которую ненавидел со дня ее рождения!
Эмиль резко встал с дивана, на котором сидел рядом со своей женой, все еще не пришедшей в себя от изумления.
— Я больше не желаю слышать оскорбления в адрес вашей сестры, Анри, хотя понимаю, что в этом деле задето ваше самолюбие. Габриэль добилась наследства тяжелым трудом, долгими годами ученичества, поскольку еще в детстве решила изучить во всех тонкостях шелкоткацкое производство. И ее знания не уступают знаниям любого мужчины, занимающегося этим делом. Неважно, что отец сделал ее первой наследницей только после того, как умер Жюль. Уверен, что выражу общее мнение, если скажу: мы все хотели бы, чтобы Жюль был жив и получил все это огромное состояние, но поскольку оно все же перешло к Габриэль, мы, родственники, должны оказать ей всемерную помощь. Думаю, вы знаете ее так же хорошо, как знаю я, и поэтому не бойтесь за свое будущее, ваши имущественные права не будут ущемлены.
Габриэль с благодарностью взглянула на мужа. Среди всех присутствующих Эмилю, пожалуй, был нанесен самый чувствительный удар сутью этого завещания, и все же он бросился на защиту жены, видя, как агрессивно ведут себя по отношению к ней некоторые ее родственники. Ему удалось громким голосом заглушить истерические крики Ивон. Однако тут вновь заговорил Анри — он, по-видимому, уже не владел собой.
— Не лезь не в свое дело! Ты здесь — чужой человек. Мы, Роши, сами решим между собой, кто прав, кто виноват, — вскричал он, потрясая кулаком. А затем, слыша громкие рыдания жены, раздражавшие его, в ярости повернулся к ней. — Замолчи, женщина! О Боже! Неужели с меня недостаточно того, что случилось, и я должен еще выносить твой визг? Послушайся я в свое время здравого совета отца, который настаивал на моем разводе с тобой из-за твоего мотовства, я, возможно, получил бы наследство и не переживал бы сейчас такой позор!
Ивон пришла в ярость от таких слов мужа. Ее лицо покраснело от бешенства, она взглянула на него своими огромными глазами навыкате, из которых бежали крупные слезы.
