пороге появился седовласый уборщик, руки которого дрожали от волнения и испуга.
— Сюда движется разъяренная толпа, мадам! Это погромщики! Немедленно спасайтесь, бегите отсюда, пока еще есть время!
И с этими словами старик круто повернулся и исчез — в другое время Габриэль изумилась бы такой прыти старого медлительного уборщика, но сейчас ей было не до того. Вскочив из-за стола, она поспешила из кабинета в просторный вестибюль, где были настежь раскрыты входные двери после стремительного бегства уборщика. Выглянув за порог, Габриэль обмерла от страха. Погромщики приближались с двух сторон, потрясая в воздухе пиками, ломами, они несли также полотнище с написанными на них лозунгами, которые, пожалуй, уцелели еще с того дня, когда разъяренная толпа разнесла станок Жаккарда, установленный на площади города для публичной демонстрации: «Долой Жаккарда! Сохраним наши ткацкие станки! Спасайте себя и своих детей!».
Габриэль еще успела бы убежать, скрывшись в одном из переулков, но она не могла смириться с мыслью, что охваченная безумием толпа разрушит все созданное ею. Она заперла входные двери и заложила засовы, а затем закрыла на ключ и внутренние двери, ведущие в вестибюль. Здание монастыря строилось в свое время с той целью, чтобы отгородиться от внешнего мира, не допустить его вторжения — и вот пришел час проверки на прочность этого старого сооружения. Габриэль вбежала в первый цех. Все окна еще с тех пор, когда монастырь был действующим, закрывали на прочные решетки. Даже если стекла разобьют, погромщики не смогут проникнуть внутрь помещения. Для большей надежности Габриэль закрыла внутренние ставни нижних окон, а затем, вооружившись длинным шестом с крюком на конце, она захлопнула ставни вверху на окнах, расположенных под сводчатыми потолками. Рев голосов все нарастал, и Габриэль поняла, что толпа уже приблизилась к фабрике. Испугавшись, что погромщики начнут штурмовать здание с заднего фасада, Габриэль бросилась проверять двери черных ходов и нашла их закрытыми — все, кроме одной, ведущей в бывший садик, где монахи выращивали целебные травы; ее рабочие облюбовали это место для отдыха в обеденный перерыв. Габриэль успела вовремя закрыть эту дверь. Задвигая засов, она видела сквозь зарешеченное окошечко двери, как распахнулись ворота, ведущие во дворик, под натиском разъяренной толпы, и погромщики бросились к только что запертой двери.
Габриэль снова вернулась в цех и остановилась там, переводя дыхание, прижав руки к груди и чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Она постаралась сосредоточиться и припомнить, не упустила ли она еще чего-нибудь. Ей было не по себе в пустом помещении посреди застывших ткацких станков, в полной темноте, поскольку все ставни были закрыты, а проникавший сквозь еле заметные щели дневной свет лишь слегка разгонял непроглядный мрак. Она стояла сейчас у группы станков, на которых ткался самый изысканный узор из тех, которые Габриэль когда-либо видела в своей жизни. Пробравшись на ощупь к одному из них, она почти с благоговением дотронулась до белеющего во мраке уже вытканного куска гродетура. По белому фону шли золотые тигровые лилии с изящными тычинками, подчеркнутыми светотенью. Этой ткани будет выткано семьдесят ярдов. Такой прекрасный шелк не-возможно было изготовить на старых станках, какие бы умелые ткачи за ними ни сидели. Габриэль не могла допустить, чтобы подобную красоту уничтожили обезумевшие люди.
Габриэль вздрогнула от неожиданности, когда брошенный погромщиками камень разбил стекло — одного из верхних окон и с шумом упал между решетками и внутренним закрытым ставнем. Сразу же вслед за этим на здание обрушился град камней — настоящий огневой залп — это толпа, ворвавшаяся во внутренний дворик и обуреваемая жаждой разрушения, в ярости била окна заднего фасада. Внезапно раздался грохот — это осаждающая здание фабрики чернь начала бить тараном в закрытую парадную дверь, пытаясь ее высадить. События принимали серьезный оборот. От каждого удара, казалось, сотрясалось все здание.
Габриэль осторожно приблизилась к внутренним дверям и выглянула в зарешеченное оконце — как обычно это делали монахи, чтобы увидеть того, кто пришел к ним. Наружная дверь ходила ходуном и трещала под натиском штурмующих ее. Старые засовы из толстых полос железа были довольно надежными, но дерево дверных панелей обветшало, и Габриэль опасалась, что оно не выдержит ожесточенного напора. Она молниеносно приняла решение. У нее в кабинете находился только что изготовленный образец ткани по одному из новых эскизов Марселя. Она сама принесла его сюда, получив накануне вечером от одного из своих ткачей, работавших дома. Это была очень яркая ткань — по кремовому фону шли золотисто-желтые подсолнухи.
Габриэль сбегала в свой кабинет и накинула кусок этого великолепного атласа себе на плечи, словно плащ. Затем она вновь заняла свое место у внутренней двери. Габриэль хотела, чтобы ворвавшиеся внутрь погромщики сразу же заметили ее, иначе она рискует быть затоптанной их ногами.
Собравшись с духом, она отодвинула засов на внутренней двери и приготовилась. С замиранием сердца она ждала того момента, когда погромщики ворвутся внутрь здания. Прислонившись горячим лбом к холодной решетке дверного оконца, она старалась успокоить бешено колотящееся в груди сердце. Прислушавшись, Габриэль поняла, что погромщики еще только подошли к двери черного хода, ведущего в садик. Она надеялась, что ее высадят не сразу и, таким образом, ей удастся осуществить тот план, который созрел у нее в голове.
В этот момент раздался страшный треск, входная дверь поддалась, и погромщики с тараном влетели в коридорчик, где образовалась куча мала. Воспользовавшись возникшим на мгновение замешательством, Габриэль распахнула настежь внутренние двери, ведущие из коридорчика в вестибюль, и предстала перед ткачами во всем великолепии. Лучи бьющего в дверной проем солнца осветили ее стройную высокую фигуру, закутанную с головы до ног в сияющий атлас, играющий оранжевыми, желтыми и золотистыми оттенками, а ее каштановые волосы отливали бронзовым пламенем.
— Ткачи! — громко, властным голосом воскликнула она. — Не двигайтесь с места! Я знаю, что ни один из вас не хочет своими руками лишить своего же товарища-ткача рабочего места! Большинство из вас помнят меня, помнят, как я приходила в ваши дома, в ваши семьи, чтобы обучиться ткацкому ремеслу. Эта фабрика — дело всей моей жизни. Я больше не тку сама, но те, кого я беру к себе на работу, продолжают славные традиции лионского шелкоткацкого производства. Так предала ли я свое прошлое, изменила ли вам, моим учителям? Нет, поверьте мне и на этот раз, как верили всегда! Я совсем не изменилась. Не мешайте мне продолжать свое дело, я хочу, чтобы некоторые из вас узнали новую лучшую жизнь, которая наступит, когда в Лионе появятся ткацкие станки Жаккарда!
Те ткачи, которые уже находились внутри здания, с изумлением взирали на нее. Некоторые из них действительно помнили Габриэль — когда они были еще детьми и сидели день-деньской под станками, связывая оборванные нитки, она часто наведывалась в их дома, обуреваемая жаждой знаний, стремившаяся как можно глубже проникнуть в секреты ткацкого мастерства.
Внезапность ее появления — ведь погромщики думали, что в здании фабрики нет ни души, — а также великолепие ее атласной накидки и отчаянная: отвага, с которой она встала на пути разъяренной толпы, готовой на все, возымели свое действие, — ворвавшись в коридорчик, люди замерли и не двигались с места. Те, которые теснились на пороге, тоже не решались продвинуться вперед, но остальные, находившиеся еще на улице и не видевшие, что происходит внутри, не понимали, почему случилась заминка, и изо всех сил напирали на впереди стоящих, их нетерпение с каждой секундой нарастало.
Габриэль подошла к тем, кто стоял у лежащего на полу тарана, и, протянув к ним руки, промолвила, взывая к их благоразумию:
— Скажите тем, кто снаружи, чтобы они успокоились. Не лишайте меня возможности заниматься любимым делом. У меня, кстати, есть несколько свободных рабочих мест для тех, кто хочет попробовать свои силы на новых станках.
Ей удалось бы добиться своего, если бы это зависело лишь от главарей, ворвавшихся в здание фабрики. Как ни горели они желанием сокрушить ненавистные станки на опустевшей фабрике, все же их ярость слегка поутихла — поскольку ткачам не очень-то хотелось совершать правонарушения на глазах постороннего человека, хорошо известного в городе, еще труднее это было сделать тем, кто лично знал Габриэль. Но как бы ни медлили, ни колебались в нерешительности ткачи, находившиеся в первых рядах, остальная часть толпы яростно напирала на них, и стоявшие на пороге рабочие не в силах были противостоять натиску своих товарищей. Никто не знал, откуда был брошен камень. Возможно, кто-то целился именно в Габриэль, но скорее всего он отлетел, срикошетив, от дверного косяка, пущенный в окно чьей-то неумелой рукой. Если бы Габриэль оставалась стоять у внутренних дверей, этот камень не задел бы
