затем еле слышно промолвила: — У меня должен родиться ребенок.
Руки Николя, которыми он держал ее за плечи, безвольно упали. Ошеломленный услышанным, он отступил на шаг, пристально глядя на нее. В мертвой тишине, словно нависшей в комнате, слышался только немолчный шум работающих станков.
— Ты уверена? — спросил он прерывающимся голосом.
Габриэль кивнула.
— Беременность дала о себе знать еще накануне пашей встречи в ратуше, но я не придала этому значения, не заметив ее явных признаков. Но теперь я думаю, что именно врожденный инстинкт, присущий многим женщинам, заставил меня отказаться от мысли пойти с тобой в укромное место, где мы могли бы остаться наедине. Я так хотела близости с тобой, я мечтала провести всю ночь в твоих объятиях. Меня в тот миг ничто не волновало, кроме тебя, и все же я не смогла преодолеть какой-то внутренний запрет и пойти с тобой. И вот только когда я поняла, что беременна, я догадалась, почему в тот вечер не сделала того, о чем горячо мечтала долгое время.
— С того памятного вечера мы не раз писали друг другу. Почему же ты не сообщила мне в одном из писем о том, что случилось?
— Я хотела сказать тебе об этом при встрече, — и она указала на лежащую на столе недописанную записку. — Когда ты вошел, я как раз писала вот это, назначая свидание в кафе на площади Селестен.
Николя схватил руку Габриэль и прижал ее к своей груди.
— И все же, несмотря на это обстоятельство, ты можешь отправиться со мной в Испанию, — настойчиво промолвил он, заключая ее в объятия и пристально глядя в глаза. — Я постараюсь обеспечить тебе надлежащий уход. Ничто не должно помешать нам соединить свои судьбы. Я люблю тебя и полюблю ребенка, который родится у тебя, потому что он будет твоей частью.
Габриэль спрятала от него лицо, не в силах вынести его взгляд, в котором светилась надежда. Подобное признание мужчины свидетельствовало о безоговорочной преданности. Сердце Габриэль заныло от тоски. Такова была ее участь — ее безумно любили два человека, к одному из которых она всем сердцем стремилась, а другого не могла в данных обстоятельствах покинуть. Ей трудно было решиться уйти от Эмиля и нанести ему тем самым незаживающую рану еще до того, как она узнала, что ждет ребенка, но теперь Габриэль была лишена права выбора.
— Я не могу поехать с тобой, — повторила она.
— Речь идет не о моем здоровье и безопасности, я последовала бы за тобой на край света, если бы была свободна, но в нынешнем моем положении я не могу предпринять подобного рода путешествие, я советовалась с доктором, и он запретил мне даже мои обычные еженедельные переезды из Лиона в усадьбу и обратно. У меня может произойти выкидыш, если я буду вести себя неосторожно. Беременность, как утверждает доктор, протекает с осложнениями.
Николя приподнял ее подбородок, пытаясь встретиться с ней взглядом. В его глазах читалось выражение тревоги, он был явно обеспокоен состоянием здоровья Габриэль.
— Твоя жизнь в опасности?
— Нет, все будет хорошо, если я останусь.
Николя облегченно вздохнул.
— Значит, после того как родится ребенок…
— Нет! — в отчаяньи воскликнула она и отпрянула от него. В ее возгласе слышались боль, как будто она сейчас прощалась со всем, что было ей так дорого в жизни. — Неужели ты не понимаешь? Мы уже никогда не сможем быть вместе, эта счастливая возможность для нас навсегда потеряна!
Но Николя продолжал настаивать на своем, не желая смириться с поражением.
— Я не могу согласиться с тобой. Возможно, ты не отдаешь себе отчета в том, что война в Пиренеях может затянуться. Ты ведь знаешь из сообщений газет, что дела на фронте часто идут не так, как бы нам этого хотелось. Далеко не так. Поэтому мое отсутствие может растянуться на годы. Ты слышишь меня? Годы! Поэтому ты должна приехать ко мне, как только сможешь сделать это, восстановив свои силы после родов.
Габриэль хотела вновь возразить ему, дать решительный отказ, однако, несмотря на все усилия, из глаз ее неудержимым потоком хлынули слезы.
— Ты все время забываешь об Эмиле. Он столько лет надеялся, что у нас будет ребенок. Поэтому, даже если он и даст мне свободу, он никогда не согласится расстаться со своим сыном или дочерью, — всхлипывая, промолвила она. — Я сама росла без матери, испытав в детстве много горечи, поэтому еще много лет назад я поклялась, что если у меня когда-нибудь будет ребенок, я сделаю все, чтобы он был счастлив и не знал сиротства. Кроме того, я ни за что не стану подвергать свое дитя опасности, которая ему грозит в прифронтовой полосе. В газетах пишут, что испанцы часто устраивают засады в лесах и оврагах и нападают оттуда на небольшие отряды и мирных французов, путешествующих без охраны, при этом они жестоко обращаются с женщинами и детьми, убивая и грабя их.
— Те несчастные, о которых ты читала, были женами солдат-пехотинцев, они, как правило, вынуждены сами заботиться о себе, а ты вместе с другими женами офицеров будешь постоянно находиться под защитой армии.
— А кто сможет защитить моего ребенка, если мы попадем в осаду или наша армия будет наголову разбита? Ты же сам только что сказал, что дела в Испании идут не лучшим образом. Пойми же, наконец, что у нас нет будущего, — и она, как бы подчеркивая свои слова, хлопнула ладонью по спинке стула. — Я люблю тебя. И всегда буду любить. Но я ношу под сердцем ребенка Эмиля, и это решает все.
В конце концов ее спокойствие и упорство вывели Николя из себя, он чувствовал, что все его надежды на счастье рухнули. Габриэль стояла на своем и о ее непоколебимое упорство разбивались все его попытки убедить ее. Что бы Николя ни говорил, все было тщетно. Кипя от еле сдерживаемого бешенства, он снова заговорил чуть дрожащим голосом:
— Я хочу, чтобы ты обещала, по крайней мере, навестить меня в Испании или там, куда меня могут перевести. Ты не можешь отказать мне, потому что любовь к тебе истерзала всю мою душу, и я заслужил твое участие.
— Если я приеду, ты попытаешься заставить меня остаться с тобой навсегда.
— Я могу заставить тебя забыть, что у тебя до встречи со мной была другая жизнь.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, — с отчаяньем в голосе отозвалась Габриэль. — Именно поэтому о моем приезде к тебе не может быть и речи.
— Ты всегда отталкивала мою протянутую руку, — с горечью упрекнул ее Николя.
— Я делала это против своей воли, — горячо возразила Габриэль. — Когда Эмиль держит меня в своих объятиях, неужели ты думаешь, что я в этот миг не тоскую по тебе, не мечтаю о том, чтобы на его месте был ты? Одно время я пыталась вообразить себе, что он — это ты, но все было тщетно, потому что вы совсем не похожи друг на друга. Только с тобой я могла бы познать всю силу любви, отдаться страсти и испытать истинное наслаждение.
— Так обещай же мне то, о чем я просил!
— Я не могу. Я дала в свое время клятву Эмилю и чуть не нарушила ее из-за любви к тебе. Больше я не хочу давать никаких клятв и обещаний. Я уже сказала тебе в тот вечер, когда мы были наедине в палатке Императора и ты сжимал меня в своих объятиях, что буду твоей, как только обрету свободу. Я останусь верна своему слову, хотя в настоящее время не вижу, когда и каким образом смогу сделать это, и смогу ли вообще.
— Другими словами, ты лишаешь меня всякой надежды на счастье! — в глубине его пылающих гневом глаз таилась такая боль, как будто его разрывали на части. Мысль о том, что он расстается с ней навсегда, была невыносима для Николя. Габриэль вычеркнула его из своей жизни, и он, беспомощно махнув рукой, наконец, вынужден был смириться. — Это выше моих сил. Теперь я вижу, что для нас обоих было бы лучше, если бы мы никогда не встречались. И все же я ни о чем не жалею. Прощай, Габриэль.
Он повернулся и открыл дверь кабинета, в которую ворвались шумы работающего ткацкого цеха. Николя вышел, захлопнул дверь за собой. Габриэль застыла на месте, не в силах пошевелиться, оглушенная болью и отчаяньем. Очень медленно она опустила голову, как будто склонив ее под тяжестью обуревавших мыслей. Она ничего не слышала и не видела вокруг, а в ее ушах все еще звучали последние слова, сказанные человеком, которого она будет любить до конца своих дней.
