психологическую травму попугаев; живет в трейлере где-то в штате Мэн. Там можно застать и моего брата, если он не коротает вечер на каких-нибудь зряшных вечерних курсах, исследуя внутренние аспекты своей сущности, или не уходит в астрал с помощью травки.
— Ты в юности такая красотка была! — объявил Ларри, когда я позвонила в первый раз. — Слышь, я всем корешам твою фотку показывал, так они были просто в улете!
Это ж до какого отчаяния я дошла, если мне захотелось услышать брата. Впрочем, как раз слышала- то я его с большим трудом. Попугаи верещали как резаные. Ларри даже пообещал зажарить того, что забился в угол, яростно выщипывал перья и без продыху вопил: «Жизнь хоррроша!»
Я осваивала с Дэниэлом один очень полезный прием, используя в своих интересах его одержимость любимыми предметами. Например: пока он спал, цепляла Томаса к верхнему краю штор, к которым Виина питает такую ненависть, и ждала, когда Дэниэл проснется и начнет искать свой паровозик.
— Не нашел? А вот он где! — И показывала пальцем вверх, на штору.
В конце концов Дэниэл догадывался, что нужно посмотреть, куда нацелен палец, обнаруживал игрушку — и тут же ее получал. Я повторяла этот фокус без устали, пристраивая Томаса на рамы картин или на кухонные полки, привязывая в туалете к шнуру от лампы. И всякий раз, как только его взгляд, проследив за моим пальцем, натыкался на цель, Дэниэл получал свой паровозик.
Однажды меня осенила идея получше. Слямзив паровозик, я сунула его на карниз для штор и сложила пальцы Дэниэла так, чтобы он сам показал вверх. И сразу же вручила ему Томаса. Стоило пальчику указать на паровозик — и Томас непременно возвращался к Дэниэлу. Вскоре мой мальчик уже тыкал пальцем в печенье, молоко, в любимые кругляши, которые я раскладывала по всему дому как можно выше.
— Мяч!
Дэниэл показывал на мячик.
— Дамбо! — Эмили тоже включилась в игру.
Дэниэл показал на Дамбо.
— Уши ему сломаешь! — Эмили быстренько забрала своего слона.
Я задохнулась от счастья, когда Дэниэл шагнул еще дальше. Вооружившись коробочкой с «мыльными пузырями», я подношу к губам желтую палочку с колечком на конце и говорю:
— На старт, внимание, мммм…
— Аш! — говорит Дэниэл.
И я дую, дую, дую.
Одна из любимых игр — забег с коляской. Мы с Эмили бегом толкаем коляску по дорожкам Гайд-парка — и резко тормозим.
— Дэниэл, скажи «марш»! — требует Эмили.
— Аш! — выходит у Дэниэла.
Мы снова мчим по дорожке. И снова останавливаемся, хватая ртом воздух. Дэниэл ждет продолжения.
«Аш!» — говорит он, и коляска срывается с места. Из-под наших кроссовок летит галька, мы хохочем, пролетая мимо десятков неодобрительных лиц тех, кто уже забыл счастье от первых слов ребенка.
— А откуда, собственно, у попугаев психологическая травма? — спросила я Ванду.
Ее не устраивал привычный статус «подружки» Ларри, и она именовала себя «леди-друг». Я попала в ее сети, поскольку Ларри не оказалось дома и трубку взяла Ванда. Она почему-то находила особый кайф в том, что звонок из Англии.
— Очень просто. Люди покупают попугаев, попугаи их достают, люди их вышвыривают. Попугаям деваться некуда, попадают ко мне. — Голос Ванды звучал на фоне пронзительных птичьих криков. Гвалт стоял такой, что мне приходилось держать трубку на приличном расстоянии от уха. — Говоришь, ты из Англии? А почему акцента нет?
— Потому что я сестра Ларри. (Тьфу, вот балда.) Мы с ним вместе выросли.
— Как это? Ларри ж не англичанин!
Мне было лень пускаться в объяснения.
— А все-таки, Ванда? Как попугаи попадают к вам? Почему их никто не берет?
— Потому что они психи. Слышь, как орут? Несчастные психи, вот кто эти попугаи. Они никому не нужны.
— Только не говори, что не слышишь этот гребаный шум! — заорала Ванда.
Она развернула трубку к птицам. Казалось, там беснуется разъяренная толпа. Хоть бы предупредила! У меня едва барабанные перепонки не лопнули.
— Они все крушат, верещат без конца, от страха бьются в клетках и ломают крылья, — продолжала Ванда. — Попугай привязывается к
— У той, которая разговаривает, — есть.
Я пыталась представить себе «несчастных психов» Ванды. История болезни ее попугаев слегка напоминала теорию Беттельхайма о причинах аутизма детей. Точнее, теорию так называемого «институализированного аутизма»: если мать отказывает ребенку в любви, игрушках и вообще отгораживается от него, то ребенок уходит в свой мир.
— Значит, все эти попугаи когда-то были нормальными?
— Ищщщё какими нормальными, — подтвердила Ванда. — Это ж все люди с ними творят. Это все чертовы люди.
— Но их можно вылечить?
— Куча времени уйдет, штоб ты знала.
— А если бы их не бросали? Были бы нормальными?
— Только с первым хозяином. Тогда они счастливые птички. Тогда они улыбаются.
— С ними ничего не случилось бы, если бы их любили, ласкали, играли с ними?
То есть лелеяли так, как я лелеяла Дэниэла с минуты его рождения. Он ни дня не провел без мамы… Боже. Я вдруг поняла, как низко пала в своем отчаянии. Ну надо же — искать поддержки у Ванды, которая верит, что в прошлой жизни была индейской скво.
— Лапуля, ты, никак, попугая надумала завести? Ну так я тебе вот что скажу: дай ему такую любовь — и он твой на веки вечные! Только не вздумай выбирать из моих психов! Мои птички — обуза будь здоров.
В очередной приход Стивена мы устроили ему сюрприз. Правда, он горел желанием поскорее забрать детей в их любимый детский городок имени принцессы Дианы, но уступил моим просьбам.
— Так. Стой здесь и смотри!
Я достала «мыльные пузыри» и за ручку привела Дэниэла. Глазенки у него вмиг загорелись: пузыри-то круглые, а все круглое он любит. Я опустилась перед ним на корточки, с «мыльными пузырями» в руках, с надеждой в сердце.
— На старт, внимание…
— Маш! — сказал Дэниэл.
Стивен не верил своим ушам. Круглыми от изумления глазами он уставился на сына, а тот ловил плавающие в воздухе пузыри, кружился, стиснув кулачки, топтал переливающиеся шарики.
— С ума сойти! — выдохнул Стивен. — А ну, еще раз!
И мы повторили для папули на бис:
— На старт, внимание…
— Маш! — сказал Дэниэл.
Стивен осыпал поцелуями Дэниэла и крепко обнял меня. Давно мне не было так хорошо, как в его объятиях. Я прильнула к нему и повисла на шее, мечтая только об одном: о его поцелуе. Настоящем
