Дэниэл молчит

человека. Слишком молодого, чтобы полагаться только на себя.

— Не так уж я и молода.

Джейкоб пошевелил пальцами в воздухе: он не согласен, но спорить не будет.

— Я переживаю за вас, — признался он. — И у меня есть определенные сомнения насчет этого вашего прикладного поведенческого анализа. А вдруг не получится? Что тогда?

Джейкоб не сторонник новой терапии. Поведенческая психология в его понимании ассоциировалась со слабыми электрическими полями и одурманенными лабораторными крысами. Он все спрашивал, не опасаюсь ли я за психику Дэниэла. Что станется с душевным здоровьем мальчика, если мама постоянно требует от него «подать голос» и сует шоколадку за удачную попытку? Его душевное здоровье, без запинки ответила я, будет несравнимо хуже, если он пойдет по жизни бессловесным и не понимающим речь других.

— Я помог бы вам принять случившееся, — сказал Джейкоб.

— Знаете что, Джейкоб? — подумав, ответила я. — Не уверена, что хочу принимать то, что случилось. У меня такое чувство, что мое нежелание смириться с бесповоротностью диагноза как-то помогает Дэниэлу. Да, он аутист, но мне кажется, что если не позволять ему замыкаться в себе, непрерывно тормошить, то он не скатится в пропасть, останется с нами. А вот если пустить все на самотек…

Мысли Джейкоба понятны: я зря теряю время. Возможно, он поражен моей самонадеянностью: другие мамы, значит, недостаточно упорно сражались за своих детей, если у них ничего не вышло? Само собой, я не считала себя ни умнее, ни настойчивее других. Мамы аутистов работали не жалея сил и помогали детям подняться чуть выше, пусть хотя бы на ступеньку, — сколько я слышала таких историй! Именно благодаря этим мамам я получила телефон Энди О'Коннора. И одна из таких мам подошла ко мне в супермаркете, чтобы сказать, какой у меня прелестный сын.

Все они согласны с тем, что попытка не пытка. И что плохого в том, чтобы попробовать спасти своего ребенка?

— Кроме того, — продолжал Джейкоб, — нельзя забывать и о Стивене. Похоже, вам нужно принять еще один факт вашей жизни.

Вот уж о чем мне думать совершенно не хотелось.

— Наши со Стивеном жизненные цели не совпадают, — ответила я.

В воображении я рисовала себя женщиной плотной, крепко сбитой, с мощными икрами и сильными руками; женщиной, которая ведет хозяйство умело и жестко, никому в семье не позволяя отступать от установленного ею графика: понедельник — стирка, вторник — уборка.

Женщину, у которой все под контролем, даже Стивен не посмел бы ослушаться. Увы, я совсем другая. Храбрюсь перед Джейкобом, а в душе творится черт знает что, сплошное месиво. Ногтем поскреби — и тоска всплывет на поверхность, как морская пена.

— Хотите знать, что меня сейчас тревожит, Джейкоб?

Он повел бровью, привычно пощипывая усы.

— Предположим, я добьюсь с Дэниэлом очень немногого и он войдет во взрослый мир не совсем таким, как все. Точнее, совсем не таким, как все. Однажды вечером он будет бродить по улицам, разглядывая, например, ограду, как он любит, а полиция решит, что он накачан наркотиками. Его остановят, он закричит, начнет вырываться. Поскольку он «оказал сопротивление», его изобьют. Он будет звать маму, а я не смогу помочь: меня не будет рядом. — Я поперхнулась, в шоке от собственных слов. Вот до чего запугала себя — едва справилась с приступом тошноты. — Вы понимаете, Джейкоб?

— Прошу вас, Мелани, не отказывайтесь от терапии.

— Да что ваша терапия сделает, когда мой сын окажется в руках полиции?

Джейкоб сдвинул брови, откинул голову, провел ладонью по лицу.

— Мелани…

— К тому же я не могу позволить себе ваши сеансы.

— Считайте, этот месяц уже оплачен.

— Ничего подобного!

— А я говорю — оплачен.

Мы уставились друг на друга, соревнуясь в упрямстве.

— Послушайте, Мелани, — прервал молчание Джейкоб, — я прекрасно понимаю, что вас беспокоит, и ваша тревога правомерна. — Он подался вперед, опустив ладони на стол. — У меня ведь у самого сын. Девятнадцать лет, учится в художественном колледже, живет в Уилвитче. И я все время боюсь, что когда- нибудь его изобьют до смерти его же сверстники, поскольку он… другой. Или же в полицию заберут… Представить страшно, что с ним сделают там.

— А почему, собственно, там с ним что-то должны сделать?

— Потому что он черный, — протянул Джейкоб, будто разговаривал с идиоткой. Хотя кто я, если не идиотка, после такого вопроса? — Мало того. Он еще и гей.

Я попыталась представить сына Джейкоба. Это он купил отцу те желтые кроссовки, в которых Джейкоб приехал ко мне. И, как выяснилось, он льет скульптуры из металла.

— Фантастические скульптуры! — добавил Джейкоб. — Он очень талантлив. И мы живем в постоянной тревоге за него. Вам было бы интересно послушать меня во время моих сеансов.

Глядя друг на друга, мы рассмеялись. Бог его знает, что между нами проскочило. Искра единения, быть может. Миг безусловной любви.

— Вы мне очень нравитесь, Джейкоб, но приходить, не оплачивая ваше время, я не хочу. Что вы за психоаналитик, если у вас нет «ровера»?

— У меня «БМВ», — возразил Джейкоб.

Я честно призналась ему, что в глубине души не верю в помощь психотерапии. И добавила, обведя взглядом весь кабинет — дорогую мебель, шкафы, полные книг с названиями вроде «Я и другие» или «Кризис утраты»: — Мне вовсе не это нужно.

— А что вам нужно, Мелани?

«Вернуться домой, — мысленно ответила я. — Вот что мне жизненно необходимо». Стивен остался с детьми без особой радости и наверняка мечтал оказаться под боком у Пенелопы. Я к этому еще только привыкала… Нет, по правде говоря, ни к чему такому я привыкать не хотела.

На обратном пути я перебирала в уме все возможные вопросы Стивена. Он весь вечер, наверное, посвятил Эмили: читал книжки, готовил «понарошку» торты для ее мультяшных героев, запускал Дамбо в полет. Эмили очень плохо без него. По вечерам она часто плакала и колотила меня кулачками, требуя вернуть папу домой. Ради дочери я пошла бы на любые хитрости, угрозы, подкуп, в том числе и сексуальный. Я не колебалась бы, если бы могла заманить Стивена хвалебной одой или танцами у шеста в нашей гостиной. Я изливала бы свои чувства ямбом, взметая обнаженную ногу на шест.

Вернуть любой ценой. Его трусость перед аутизмом Дэниэла, его измена и равнодушие бледнели перед моим стремлением вернуть детям отца.

Дом встретил меня светом музыкального ночничка в детской. Он такой забавный, этот ночник: крутится медленно, наигрывая колыбельную, а на стенах возникают разноцветные фигурки животных. Я его обожала. И хранила снимки детей, завороженных волшебной лампой, благодаря которой по комнате как живые расхаживали жирафы и павлины. Сбросив сандалии, я на цыпочках поднялась в детскую. Стивен устроился в плетеном кресле посреди комнаты, между двумя детскими кроватями, и, похоже, спал, скрестив руки на груди и уронив голову. Пройдет время, подумалось мне, он постареет и будет вот так же сидеть в таком же кресле. Кто тогда окажется рядом с ним, если не я? Слова, сказанные перед алтарем, что-то да значат, верно? Ведь это я обещала быть тем человеком, которому Стивен будет нужен не только молодым и красивым. Человеком, которому он будет нужен всегда.

— Ты опоздала, — сказал Стивен.

— Дети были рады? В смысле — твоему приходу они были рады?

— Я уж подумал, что ты отправилась на одну из своих полуночных экскурсий.

— Минутку лишнюю потратила, не больше. Заглянула в книжный, в отдел медицинской литературы.