мама сделала единственную уступку иудаизму: она отвергала все, что с евреями точно не связано. Хотя и религии отца она нас не учила. Собственно, и не могла: сама почти ничего не знала. Если мама видела в чьем-то саду статую Девы Марии, что в наших краях не редкость, она говорила что-нибудь неодобрительное. А еврейскую Пасху, Песах, или Хануку не отмечала, но непременно сообщала нам, что настал праздник. Кажется, однажды она купила нам ханукальный волчок — дрейдел, только не объяснила, как с ним играть.
— А у нас соблюдали пост, — сказал Энди. — Каждый должен был от чего-нибудь отказаться.
— И от чего вы отказывались? — поинтересовалась у него Виина.
— Ни от чего. Какого черта?
— То есть католик вы чисто номинальный? — с бесстрастным видом уточнила Виина. И обратилась ко мне: — А родители твоей мамы тоже были атеистами?
— Квакерами.
— Ква-ке-ры? Странное слово. Как паралитики.
— Квакеры стараются хорошо относиться к людям.
— Индусы хорошо относятся к людям, — сказала Виина. — Ко всем, кроме мусульман.
— Ага. И к коровам они тоже хорошо относятся, — вставил Энди.
— Вы что-нибудь знаете об индуизме? — Судя по ее взгляду, подобная мысль Виине казалась абсурдной.
— Кроме их любви к коровам? Ничего.
— А во что верите?
Виина была убеждена, что в Бога верят только необразованные люди. Можно даже сказать, идиоты. И утверждала, что эти люди гораздо счастливее таких, как она. «Блаженные», — отзывалась Виина о верующих.
Энди вспыхнул, но вызов принял.
— Верую в Отца, Сына и Святого Духа. В Божий промысел верю. Но не в Папу Римского. Папа может поцеловать меня в задницу.
Виина снова повернулась ко мне:
— А ты что скажешь, Меляни? Тоже готова предльожить свою задницу для поцелюя религиозным лидерам мира?
Я мотнула головой, как будто отказывалась от чашки чая.
— Мне и так хорошо.
— Папу она тоже терпеть не может, — сообщил Энди Виине, незаметно подмигнув мне. — Сама сказала, по секрету.
— У нас уже и секреты имеются? — уронила Виина.
Несколько дней спустя, перед самым ужином, я услышала голос Стивена на автоответчике.
— Перезвони мне, Мелани, как можно скорее, — произнес он официальным тоном.
Так, так, все ясно. Агент по недвижимости наябедничал, что я ничего не предпринимаю в отношении кучи навоза, препятствующей продаже коттеджа. Стивен представления не имел о моих коварных планах, зато теперь он в курсе и наверняка жаждет поделиться собственным мнением на этот счет.
— Сегодня трубку не снимаем! — объявила я. Мы готовились к ужину в саду, таскали тарелки, ложки- вилки, бокалы. Даже Дэниэл пришел не с пустыми руками: торжественно принес соломинку для сока. — Кажется, Стивена поставили в известность насчет дерьмовой ситуации.
— Дерьмовой ситуации? — недоуменно повторила Виина.
— Я ослышался — или кто-то произнес «дерьмо»? — уточнил Энди.
Глава двадцать вторая
Нечестно требовать от человека, чтобы он не пытался помочь своему ребенку. Для родителя ничего не делать — значит постоянно бороться со всепоглощающим желанием вступить в бой с опасностью, которая грозит ребенку, защитить его, вынести из огня, убить его дракона. Даже в самом безнадежном случае ждать сложа руки неизмеримо тяжелее, чем делать хоть что-нибудь, пусть и абсолютно бесполезное.
Мой ребенок жил себе безмятежно, не догадываясь о своем отличии от других, а я разрывалась на части, выискивая способы остановить аутизм. У игровой терапии, при всей ее действенности, тоже есть ограничения. С фактором времени не поспоришь. Дэниэл очень быстро развивался, но и его сверстники не стояли на месте. Он обязан бежать с ними наперегонки — или вовсе отказаться от гонки. Для меня это так же очевидно, как если бы кто-то сказал: «Твой сын спасется из горящего дома, только если выскочит прежде, чем рухнет крыша».
Дэниэл играл с телепузиками, машинками, паровозиками (а как же). В догонялки с Эмили играл. Он научился говорить и способен сказать мне, что любит, а чего не любит. Он слушал сказки, если изображать их в лицах, и рисовал, если пообещать шоколадку. Словом, прогресс налицо, я ни в коем случае не умаляла успехи Дэниэла. Но все же до спасения из горящего дома ему еще далеко.
У врачей странная манера общаться со мной. Раньше, к примеру, доктора спрашивали, что меня беспокоит, а теперь просто смотрели с жалостью.
— И что вас сюда привело? — поинтересовался один из них, называющий себя специалистом по неврологии.
Странная постановка вопроса, согласитесь. Что меня привело? Стечение обстоятельств? Судьба? Или это риторический вопрос? Роль матери аутиста явно предполагает наличие чувства юмора. Приходится еще и развлекать людей, которым платишь бешеные деньги.
Я пошла напролом:
— Ему трудно далеко ходить. Говорит, ножки болят.
Доктор перевел взгляд на Дэниэла — тот играл на полу со своими паровозиками. Если пробыть в кабинете достаточно долго, он оторвется от игры и скажет, потирая коленку: «Ношка болит. Моя ношка болит». Он жаловался мне по нескольку раз на дню.
— Он ведь у вас аутист, — ответил человек в белом халате. На шее — стетоскоп, на столе — компьютер, у стены — кушетка для осмотра. Исходя из всех этих медицинских атрибутов, я сделала вывод, что передо мной
— Вы считаете, что из-за аутизма у него болят ноги? Или же он жалуется, потому что болен аутизмом?
Мой собеседник задумался.
— Собственно, и то и другое. Ноги у него, возможно, и не болят. Его что-то тревожит, но он не знает, что именно.
— Дэниэл
Доктор посмотрел на меня так, словно я сама готовый пациент психушки. В отличие от его супруги, улыбавшейся с семейных фотографий. На столе целая выставка снимков любимой жены доктора и любимых чад, сплошь девочек.
— Видите ли, — сообщил он, — я пользую детей из ясельной группы местной школы для аутистов. И знаю, что они говорят все что взбредет в голову. А могут и промолчать, когда действительно болит.
Минут десять спустя консультант школы для аутистов убеждал меня в том, что Дэниэл способен вкладывать в свои слова исключительно их буквальный смысл. То есть может называть вещи и действия, которые видит собственными глазами. Ничего сочинить он не в состоянии, солгать тоже не может, как и ориентироваться в абстрактных понятиях. Все это также проявления аутизма. Кроме того, доктор заверил
