– Просто здорово, Кеппи.
– Хилари! – приветствует он меня. – Отец Виктора нашел его?
– О да, – успокаиваю его. – Послушайте, я ищу Гордона. Его здесь не было?
Кеппи мрачнеет.
– Здесь он, верно. По крайней мере, был здесь. Я велел ему убираться домой.
У Кеппи полная пригоршня стрелок, одну за другой он мечет их в доску.
– Велел ему убираться к чертовой матери домой, – повторяет он.
Переворачиваюсь на своем стуле лицом к бармену, который как раз ставит передо мной высокий бокал с пивом. Даю ему пару долларов. Не надо было приезжать. С другой стороны, сидеть дома и ждать еще одного звонка Гордона, который горит желанием рассказать обо всем Виктору, тоже нелегко. Поспешно пью пиво, пытаясь решить, что делать дальше.
В конце стойки пристроилась парочка. У нее темные волосы, стрижка «под Клеопатру». С того места, где я сижу, видна ямочка на левой щеке, которую то и дело целует ее ухажер. Она хихикает, отталкивая его. У нее длинные сережки – нанизанные на ниточку сверкающие бусинки. Она откидывает волосы, открыв при этом такое хорошенькое ушко, что ее кавалер, оставив ямочку на щеке, целует ее в ушко. Она смеется, отстраняет его, слегка наклонившись вперед, и встречается со мной взглядом; ярко накрашенные губы, недоброжелательно сжавшиеся было при виде меня, вдруг расплываются в улыбке. Она всплескивает руками, кивает мне, и до меня в конце концов доходит, что это – Аннабель. Но не в серой рабочей форме, а в ослепительно-белой блузке с глубоким вырезом. Она приветственно машет мне, и я, повинуясь ее призыву, пробираюсь к ним, держа в одной руке пиво, а в другой – куртку и шарф. Мы с Аннабель крепко обнимаемся, и я ощущаю под руками ее гладкую, узкую спину и мягкую грудь, прижавшуюся к моей. Вдыхаю запах лака для волос, слабый аромат пудры, духов и чуть уловимый запах пота. Я так признательна ей за эту ласку.
– Это Ленни, – знакомит меня Аннабель со своим кавалером, плотным парнем с ничем не примечательной внешностью, но с такими зелеными глазами и с такими густыми черными ресницами, что они кажутся почти девичьими. – Мы весной собираемся пожениться, приглашаем всех. Тебя – тоже!
– Пожениться? – переспрашиваю я, обмениваясь рукопожатием с Ленни. – Я и не знала, что ты обручена.
– А мы не были обручены, я имею в виду – официально. Но Ленни только что получил работу в Лос- Анджелесе и хочет, чтобы я поехала с ним, поэтому собираемся пожениться.
– Это великолепно. В Лос-Анджелесе столько кинозвезд, – говорю я. Ленни смеется и становится видно, что спереди у него не хватает зуба. Эта дырка придает ему вид грубого парня, что никак не вяжется с его красивыми глазами, и, по контрасту они кажутся еще более прекрасными. Смотреть на них с Аннабель удивительно приятно.
– Уезжаю от Эстел, – рассказывает Аннабель, – получила от нее премиальные на Рождество. И знаешь, что еще? Приглашение на прием по случаю Рождества, завтра вечером пойду к ней в гости. Хорошо бы и ты пошла. Вместе с Виктором.
– Конечно, – соглашаюсь с ней, вспомнив о полученном приглашении; оно было таким красивым, что я повесила его на елку вместе с другими украшениями. – Послушай, ты не видела Гордона?
– Он всегда бывает у Эстел на Рождество.
– А не знаешь, где он сегодня вечером?
– Сказал, что собирается в прачечную, – вмешивается Ленни. – Я еще удивился, с чего это вдруг. – У Ленни бостонский акцент, который режет мне ухо; наверное, и мой акцент вот так раздражает Виктора. Но мне нравится голос Ленни. Он напоминает мне ребятишек, с которыми я росла, и каким-то образом олицетворяет для меня город. Ленни похож на хоккеиста-профессионала. У него ручищи, как перчатки у хоккеистов, и мне трудно представить его в Лос-Анджелесе, где нет не только хоккея, но и настоящей зимы, и где никто не определит, откуда у него такой акцент, да просто никто не обратит на него внимания.
Идет снег. На дороге гололед, а выпавший снег делает ее особенно скользкой. Осторожно еду по улице, стараясь не тормозить слишком резко. Рядом с прачечной много магазинов, но все они закрыты. Витрины темные, только мерцают огоньки охранной сигнализации. Машина Гордона – единственная на стоянке, ее уже занесло снегом. Ставлю свою машину рядом; сквозь стеклянную стену прачечной вижу Гордона. Она растянулся на одной из скамеек, которые стоят в ряд вдоль желтой стены зала. Мне видна его белокурая голова; на нем то самое пальто, в котором он был на чаепитии у Эстел.
Владелец прачечной прикрепил над дверью плакатик: «Веселого Рождества!» и подвесил на ремешке из плетеной кожи три колокольчика, которые нежно позвякивают, когда я открываю дверь. Гордон смотрит на меня, открывает рот, собираясь что-то сказать, но так и не произносит ни слова. Встает, на мгновение теряет равновесие, но удерживается на ногах, ухватившись за стиральную машину. Белые корпуса машин плотно прижаты друг к другу. У двух других стен – сушилки. В одной ворох мужской цветной одежды, весь этот калейдоскоп крутится и крутится безостановочно, как разноцветные огни на шутихе.
– Ты меня разыскала, – произносит, наконец, Гордон. – Я сидел здесь, ждал, что… не знаю… что меня спасут.
– Аннабель и Ленни сказали мне, где ты.
– Кеппи выставил меня за дверь, – объясняет Гордон. Плечи сутулятся, руки засунуты глубоко в карманы пальто, как будто ему холодно. Потом, устремив взгляд к потолку, просит меня сесть; что я и делаю. Гордон кружит передо мной, явно чем-то сильно обеспокоенный. Похоже, жаждет поделиться со мной чем-то важным. Останавливается с надутым видом, хмурит брови, пытаясь сосредоточиться, и так глубоко засовывает руки в карманы, что спина выгибается дугой.
От противоположной стены прачечной, где стоят игровые автоматы, доносятся бессмысленные электронные звуки: звон, треск, шорох. Мне жаль Гордона, которому этот бессвязный шум мешает подыскать нужные слова. К этим звукам добавляется металлический скрежет молнии о внутреннюю поверхность сушилки, слышно, как мелкие монетки рикошетом отскакивают от ее стенок. Но все звуки перекрывает брань «Чужой территории». Каждую минуту с грохотом стартует космическая ракета, и электронный голос произносит: «Вы находитесь на чужой планете. Убивайте или вас убьют…»
Черты лица Гордона искажены, он так сощурился, что глаз почти не видно. Челюсти сведены судорогой, он нетерпеливо отбрасывает со лба волосы.
