простейшую застежку лифчика. Все остальное было вполне сообразно вышеописанному. Но вблизи разукрашенная солнцем, в разводах засохшей соли кожа наводила на мысль о том, что тело Адама медленно зарастает разноцветными лишаями, от ядовито-желтых до голубых.
Его маскировка составляла единое целое со множеством других пятен коричневого, зеленого, черного, антрацитового, белого, охряного и грязно-красного цветов; издалека он напоминал совсем маленького ребенка, подойдя ближе, его можно было принять за юношу, а совсем вблизи — за столетнего старичка, забавного и безобидного. Он дышал часто, и при каждом вдохе волосы вокруг пупка вставали дыбом, обнаруживая мимолетное присутствие примерно двух литров воздуха, проникавшего в бронхи, расширявшего бронхиолы, раздвигавшего ребра и приводившего в движение диафрагму, верхнюю часть желудка и тонкий кишечник. Воздух проникал глубоко, доходил до сердца, наполнявшего красной кровью складки плоти, вены и жилы. Воздух проникал повсюду, теплый, пахучий, наполненный множеством микроскопических частиц. Он циркулировал по всему телу, подавая слабые электрические разряды и заставляя функционировать все органы: клапаны закрывались, капилляры в дыхательном горле отталкивали пыль, а в самой глубине влажной пурпурно-белой полости скапливался углекислый газ, готовый вырваться наружу и раствориться в атмосфере; потом он расточится над пляжем, заполнит ямки между камнями, осядет на влажных от испарины лбах, добавит стальной оттенок к густой синеве небес. Внутри Адам состоял из множества разнообразных комбинаций клеток, ядер, плазмы и атомов: в нем не осталось ничего непроницаемого. Атомы Адама могли бы смешаться с атомами камня и медленно исчезнуть, просочившись сквозь землю и песок, воду и тину; вся эта масса провалилась бы в бездну и исчезла во тьме. В левой бедренной артерии амеба оформилась в кисту. Атомы микроскопическими планетами вращались в огромном, вселенноподобном теле Адама.
Он лежал на первой линии пляжа, ногами к морю, и выглядел совсем не так, как все остальные; бело-желтые лучи солнца отвесно падали на череп в форме сахарной головы, освещали выступающую челюсть и жидкую бороденку, превращая его в персонаж простаза[26]. Он курил сигарету и смаргивал солнечные блики, мухами мелькавшие перед глазами. Волосатые ноги были белыми от соли. Давешний малыш по-прежнему топтался на мелководье и бормотал:
Он умолкал, чтобы взглянуть на спавшую на гальке мать, и продолжал, отчаянно фальшивя:
Самолеты бесшумно пронзали слои атмосферы. Люди уходили, чтобы поесть. Оса с надорванным крылом перебегала с камешка на камешек; дважды ей почти удалось вырулить на сушу, но хаос пустыни сбил ее с толку, она ошиблась и направилась к морю, к смерти, где капля соленой воды потопила ее на глазах у светила. Маленький мальчик пел теперь другую песню:
и голос его звучал куда уверенней; потом он вылез на берег и направился к матери; проходя мимо Адама, он сбил на землю газету и потом то и дело оглядывался и смотрел Адаму в спину маленькими глазками из-под тяжелых век; добравшись до цели, он потянул на себя полотенце, сел и тут же обо всем забыл.
В скором времени Адам покинул пляж и быстрыми шагами направился к ближайшему почтовому отделению. Он подошел к окошку «До востребования», и оператор выдал ему пухлый конверт, на котором было написано от руки:
Адаму Полло,
До востребования,
отделение № 15 и адрес.
В помещении было прохладно, Адам не знал, куда пойти, и решил прочесть письмо. Он пристроился на банкетке у стола, где лежали справочники подписных изданий. Сидевшая рядом девушка заполняла бланк перевода. Она испортила несколько штук, пытаясь что-то подсчитать в уме, и обливалась потом, судорожно сжимая в пальцах рекламную ручку на эластичном шнурке.
Адам развернул письмо, написанное размашистым почерком на трех страницах. Буквы, напоминавшие скорее рисунки или иероглифы, были выведены уверенной неженской рукой, привычной к плоским поверхностям, в том числе — к листам бумаги. Определенная прихотливость в расположении букв и наклон конечных «s» были свидетельством нежности и воодушевления, а может, автор нервничал: неприятно писать «в никуда», не зная, прочтут твои слова или нет; письмо нужно будет читать между строк, как простенькую, но хитрую загадку; незыблемую, как выгравированная на стене надпись, послание от смертного, не подвластное действию времени, ясное, как дата на документе, и темное, как путь в лабиринте.
Письмо, пришедшее «до востребования», больше недели пролежало в ячейке.
19 августа
Мой дорогой Адам!
Ты не представляешь, как мы удивились, обнаружив в почтовом ящике твою записку. Мы очень удивились, поверь. Ничего подобною мы не ожидали и не были готовы ни к тому, что ты совершил, ни к тому, как ты нам об этом сообщил. Надеемся, ты ничего от нас не скрываешь и за всем этим не кроется ничего серьезного. Хоть нам и не понравилось, что ты так мало доверяешь своим родителям. Знай, мы очень переживаем и горюем.
Твой отец решительно не хотел писать тебе до востребования, как ты просил в записке. Мы долго спорили, и я, как видишь, пошла против его воли и решила потрафить твоему капризу.
Интуитивно я ощущаю, что поступаю опрометчиво, потому что не знаю, что сказать. Мне бы хотелось поговорить с тобой в спокойной обстановке, узнать причины твоего поступка, понять, в чем ты можешь нуждаться. Письма, да еще написанные украдкой, не лучший способ объясниться, но я уступаю твоему настоянию. Попытаюсь выдержать дружеский тон, чтобы ты осознал всю абсурдность своего поведения, вселившую в наши души мучительную тревогу. Какими бы ни были твои намерения и чем бы ты ни занимался, ответь, как только получишь это письмо. Расскажи, почему ушел, не сказав нам ни слова, где сейчас живешь и можем ли мы хоть что-нибудь для тебя сделать. Только так ты успокоишь и утешишь нас. Сделай это для меня, Адам, больше я ни о чем не прошу.
Я положила в конверт записку, которую ты оставил нам уходя. Перечти и поймешь, как мало она нас успокоила. Мы не были готовы. Ты ни разу ни словом не обмолвился о желании попутешествовать или взять отпуск. Нам казалось, что ты устал и захочешь отдохнуть вместе с нами за городом, в доме твоей тети. Знаю, мы об этом почти не говорили, но ты выглядел утомленным, и я не хотела тебя раздражать, памятуя, как сильно ты не любишь планировать что бы то ни было. Отпуск наш, как ты, вероятно, догадываешься, отменился.
