трофеем…
— Ладно, почему бы и нет… Только, фотографии в обмен на бензин. А то мне до Туринска без бензина неделю телепаться придется…
— А куда тебе торопиться, если ты турист? — удивился пузатый.
— Ну, турист-то я экстремальный. Мы с пацанами на хорошую сумму стукнулись, что я до ледостава дойду до Норильска, а они, соответственно, мне мешать будут всеми доступными средствами. Разве что, без смертоубийства…
Верзила расхохотался:
— Всяк чудит по-своему… А откуда идешь-то?
Павел назвал свой родной город. Верзила прищурился, спросил:
— А кого-нибудь из серьезных людей знаешь?
Павел пожал плечами, сказал:
— Алексея Степаныча знаю, Герку Шнифта… Только я с ним недавно подрался. По пьянке не разглядел, что это он, а он обиделся…
На него посмотрели с уважением. Павел тем временем перемотал пленку, вытащил из фотоаппарата кассету, сунул в карман. Вставил новую, спросил:
— Ну, сами будете фотографировать, или мне вас заснять?
— Да уж снимай… — махнул рукой верзила.
Охотнички фотографировались в разных позах, то, попирая ногой бедного сохатого, то, наоборот, чинно встав полукругом. Одна из девочек попросила у Павла его карабин. Он, было, насторожился, но решил, что с полупьяной компанией управится и одним наганом. Так что, к ее восторгу, нацепил на девчонку и свой пояс, с подсумками и красивым ножом.
Отщелкав две пленки, отдал кассеты волосатому верзиле, не удосужившись поинтересоваться его именем, и напомнил:
— Так как насчет бензинчику?
— А много надо?
— До Туринска. Я думаю, литров пятьдесят. Ну, может, шестьдесят…
Верзила повернулся к кораблику, заорал громоподобно:
— Витек! Притащи три канистры бензина! — после чего, повернувшись к Павлу, спросил: — Если буду в вашем городе, кого спросить?
— А спроси Пашку…
— А кликуха?..
Павел, не моргнув глазом, ляпнул:
— А Палач, моя кликуха…
— Н-ни фига себе… С чего это такая кликуха к тебе прилепилась?
— Да, понимаешь, люблю козлов мочить…
— И много перемочил?
— Да только в этом походе штук восемь завалил… — ухмыльнулся Павел. — А мне кого спросить, если буду проездом в вашем прекрасном граде Красноярске?
— А спроси Ваську Мандарина…
— Кого-о?!
— Мандарина. Так называли китайских князей. Раньше-то меня Китаезой звали. А теперь как-то не солидно…
— Ты, вроде, не похож на китайца…
— Да и ты на палача не похож…
Тут двое парней притащили канистры. Павел быстренько произвел пересчет, достал из кармана баксы. Один парень, было, протянул руку, но Васька Мандарин рявкнул:
— Охренели?! Пашка теперь мой кореш. Не обеднеете…
Павел ухмыльнулся, спросил:
— Значит, я теперь могу надеяться, что если кто про меня спросит — вы меня не видели?
— Нет проблем… Чего нам в чужие игры мешаться?
Забравшись в лодку, Павел дернул шнур — старенький мотор исправно затрещал, и красивенький кораблик будто отпрыгнул назад. Снова плыли по бортам пустынные берега. От монотонности движения, глаза слипались, и, в конце концов, Павел понял, что непременно уснет и врежется с размаху в берег. А потому, углядев речушку, впадающую с правого берега, направил лодку туда. И почти сразу уперся в роскошный завал. Поперек речки упала пара могучих лиственниц; обычное дело в этих местах, когда корни стелятся под самой поверхностью почвы. Но весенними водами их не снесло, но зато навалило поверху еще несколько стволов, и все это теперь висело в метре над поверхностью струящейся воды. Укрытие — не хуже блиндажа. Мало того, что сверху никакой сканер не покажет наличие человека под завалом, а если и покажет, такую толщу никакой гранатомет не прошибет, не то, что пулемет. Потыкав прикладом, Павел убедился в прочности завала, загнал под него лодку, расстелил на дне спальный мешок, сжевал две упаковки ветчины с размоченными сухарями, все это запил ста пятьюдесятью граммами настойки, и почти мгновенно отключился, хоть день еще даже не начал склоняться к вечеру.
Проснулся он на рассвете. Пока наскоро завтракал, чутко прислушивался. Но в просыпающейся тайге не звучало ни единой тревожной ноты. Если бы кто крался — вездесущие сороки тут же подняли бы дикую трескотню. Отвязав веревку, тихонько сплыл вниз по течению. Мотор не заводил, пока не показался просвет — выход на большую воду. Упершись в дно веслом, оглядел реку — никого и ничего. Подумал: — 'Интересно, тут и до перестройки было так же пустынно?..' В эти места его биологическая судьба не забрасывала.
Меньше чем через два часа, на берегу появились домики, а потом и дома, аж двухэтажные. Все ясно — Туринск. Пристав к берегу, там, где лежало на галечнике несколько лодок, выдернул лодку повыше, чисто машинально, он не собирался тратить время на ее продажу, вытащил из форпика рюкзак, заранее собранный, закинул одну лямку на плечо. Сработал рефлекс всегдашней осторожности; в случае неожиданного нападения, одну лямку легко сбросить, а вот из двух придется выпутываться не менее двух секунд, а за две секунды, — для тех, кто понимает, — человечка можно раз пять убить. Павел зашагал вверх по берегу, непринужденно помахивая карабином, держа его левой рукой за цевье. Вскоре встретился и абориген, на удивление трезвый. Ну, может, ввиду отдаленности от цивилизации, тут сейчас все трезвые повсеместно и повременно, в связи с отсутствием спиртного, а так же и денег на оное.
— Доброе утро, уважаемый, — вежливо поздоровался Павел.
— Здорово, коли не шутишь, — солидно поздоровался мужик, неопределенного возраста, может и ровесник Павла, а может и в сыновья ему годившийся.
Павел снова мимоходом умилился: надо же, двадцать первый век на подходе, а приветствие осталось таким же, как и в начале двадцатого.
— Уважаемый, а летают ли в ваш благословенный городок аэропланы? — осведомился Павел.
— Лета-ают… Че им сделается? Вот только когда прилетит — один Господь ведает…
— Ну что ж, подождем… Надо уважать волю Господа нашего Иисуса Христа… — Мужик обалдело уставился на Павла. Но Павел тут же спросил: — А как пройти в аэропорт?
— На аладром, че-ли? — уточнил мужик, вновь умилив Павла.
— Ага, туда…
— А вона, пройдешь по проулку, там улица будет, и шагай до конца, как раз упрешься… — мужик зашагал прочь, явно торопясь по делам, а может, где-то на берегу как раз разгружалась баржа с водкой.
Павел прошел по 'проулку', свернул на широкую улицу, застроенную добротными деревянными домами, потемневшими от времени, за высоченными 'заплотами' из тонких бревешек и плах. Не успел он пройти и полсотни шагов, как с треском распахнулась калитка в одном из 'заплотов', оттуда выскочила помятая и грязноватая особа, с явственными якутскими чертами лица, и на чистейшем русском заверещала:
— Помогите!.. Помоги-ите-е!.. Он детей порубит!.. — напористо ухватив Павла за рукав, она потащила его к калитке, причитая уже слабым голосом: — Пойдем, мил человек… С утра ужрался паленой водки… Чего уж ему поблазнилось?..
