сто шестьдесят помножим на шесть птенцов… А ведь по теме было видно, что не нужно столько. К тому же подобные исследования уже проводились всего двадцать четыре года назад, и ученым нашего же Университета. Достаточно было порыться в библиотеке, или меня спросить. Вот потому его и считают добросовестным, что он диссертации рубит с помощью статистики.
— Это как?
— А так. Помню, недавно защищался один хороший парень… Умница, ихтиолог по специальности. Обследовал он множество озер, да вот незадача, из каждого выловил всего по несколько экземпляров рыб. Да и по работе было видно, не нужно больше. А на защите встает Гонтарь и заявляет: результаты недостоверны. Формально, он прав; по законам статистики, чем больше количество исследованных экземпляров, тем достовернее результат. Так и зарубил Гонтарь диссертацию, а перед тем еще парочку. Вот и получается, что он добросовестный за чужой счет… Гонтарь, что… Больше всего опустошений производят работники академических институтов. Каждый сезон отлавливают и уничтожают сотни тысяч животных. Так и Гонтарь, он о-очень добросовестный ученый; там, где надо пять-десять особей, он отлавливает пару сотен. Тем более что ловит то он не сам, а его аспиранты и студенты. Зато лосей он самолично в каждой экспедиции стреляет. Я уж не говорю о тех животных, которых можно стрелять без лицензии. Сработаешься ты с таким человеком? А ведь есть методики прижизненного исследования, но как же Гонтарю время терять!.. Можно ведь и отстать от мировой науки… Но это одна сторона дела, а другая в том, что ты будешь пахать на него, как буйвол, а свою работу будешь делать по ночам, и при этом никакой самостоятельности.
— Работать везде надо…
— Правильно! Но надо ли делать дурную работу? Дурную не только потому, что ее уже кто-то сделал, но и потому, что при этом бессмысленно уничтожаются животные? А цель-то одна: научные степени, звания, должности, и деньги, деньги, повышение окладов, и все за счет бедной матушки природы… И при этом демагогия, что, мол, все делается для нее же, природы… Лицемерие! Финансируются только те исследования, которые обещают экономический эффект, а те, которые предупреждают об уроне природе — не финансируются. Одно слово — оползень… — похоже, профессор основательно зациклился на этом понятии. Он натянул на голову капюшон, сказал спокойнее: — Давай спать. Наломались сегодня…
Пришли аспиранты, повозились, шурша травой. Наконец угомонились. Олег, приткнувшись рядом с Павлом, проговорил лицемерно:
— Хорошо с тобой. Тепло излучаешь, как печка, да и другой аспект есть; пока такую тушу медведь жрать будет, на меня уж и аппетита не останется.
Павел буркнул:
— Нет тут медведей… — и постарался заснуть.
Утром, как ни странно, на закидушки попалось шесть штук налимов. Пока они жарились, Павел сбегал на приречную террасу, накопал Марьина корня. И у них получился роскошный завтрак. Потом они столкнули плот в воду и с комфортом поплыли вниз по течению. Они старались не думать, что ниже по течению их ждал другой перекат, который они благополучно миновали на пути сюда.
В полдень они пристали к берегу. Павел в два счета заколол трех крупных налимов. Потом он пошел драть кору для туеска и наткнулся на целую поляну, заросшую борщевиком. Он позвал товарищей, и после налимов получился великолепный десерт. За полчаса они срезали и съели все цветоносы. Оставили только парочку, на развод.
Потом плыли дальше. Батышев сидел на корме, спустив ноги в воду, и неподвижным взглядом смотрел в никуда. О чем он думал, какие видения проплывали в его мозгу, Павел и представить не мог. Олег лежал ничком на носу плота и смотрел в воду. Михаил забрасывал удочку то с одного края плота, то с другого. От того, что он то и дело переходил с одного края на другой, плот кренился, профессор вздрагивал, но неотвязную думу свою оставить не мог.
Павел сидел посередине плота, на перекладине, и шил из бересты туес. От съеденного борщевика его мучила икота и пахучая, резкая отрыжка.
Мишка положил, наконец, удочку, раздраженно проворчал:
— Похоже, в этой речке окончательно все передохло…
— А что ты ел за обедом? — резонно возразил Павел.
Он закончил туес, поглядел его на солнце, и искательно предложил:
— Арнольд Осипович, а не причалить ли нам к берегу? Ушицы сварим…
— И как ты в этой берестянке собрался уху варить? — ласково спросил Михаил. — Она же пыхнет, как порох…
— У тебя, похоже, по физике двойка была?.. — подал голос Олег.
— Пока не будем причаливать… — раздумчиво проговорил профессор. — Надо бы дотянуть сегодня до переката…
До переката они дотянули, но причалить к берегу вовремя не сумели. Их затянуло в быструю струю. Шесты оказались коротковаты, да и жидковаты. Лень было потолще ножами вырезать…
Стоя на коленях на краю плота, и стараясь шестом достать дно, Михаил с притворным испугом крикнул, обернувшись к Олегу:
— Только, ради Бога, Олеженька, когда нас разобьет, не вздумай опять куда-нибудь заплыть!..
Он как в воду глядел. Они отчаянно выгребали шестами, стараясь удержаться на стрежне, но неуклюжее сооружение не слушалось. Плот соскользнул с водяного горба и слегка зацепился за камень. Бревна мгновенно разнесло по всему перекату.
Перекат этот не был опасен. Если бы плот у них был покрепче, они бы его миновали благополучно. Им удалось увернуться от всех камней. Оказавшись в спокойной воде плеса, они не спеша поплыли к берегу. Только сейчас Павел заметил, что профессор еле-еле держится на воде. Но, тем не менее, он ругался черными словами, судорожно загребая руками воду. Подобного изощренного мата Павлу еще не доводилось слышать. Тем более невероятно было слышать это из уст профессора ботаники.
Когда подплыли к берегу, на ноги профессор встать не смог. Он дополз до уреза воды, и только тогда Павел решился ему помочь. До сих пор его удерживала робость перед профессором, та особая почтительность, которую тот внушил ему с самого начала. И эта беспомощность, вдруг свалившая такого сильного и независимого старика, разом приблизила его к Павлу, сделала понятным и своим. Он подхватил на руки тяжеленного профессора и вынес его на берег.
Цепляясь за его шею жесткой, мокрой рукой, профессор проговорил:
— Что это ты меня, как девушку нянчишь?
Павла почти не смутил столь резкий переход от бесноватой ярости к насмешливости. Он весело проговорил:
— Ну не волоком же вас тащить! Что это с вами? — Павел осторожно усадил его на валун.
Поморщившись от боли, профессор сказал смущенно:
— Да вот, когда бревна подо мной разъехались, об камень коленкой треснулся… — и, обернувшись к стаскивающему с себя одежду Михаилу, рявкнул свирепо: — Накаркал! Шутник…
Мишка застыл с мокрыми брюками в руках, смущенно потупился.
Они уныло сидели у костра, вокруг сушилась одежда. Профессор полулежал на подстилке из веток тальника и смотрел на огонь. Нога его была толсто обмотана листьями лопуха, найденного Павлом на дне лощины неподалеку от берега.
Олег вздохнул:
— Поели ушицы… Утонула твоя берестяная кастрюлька…
— У тебя, наверное, двойка была по физике? — ядовито осведомился Михаил. — Ты что, не знаешь, береста не тонет…
Павел насмешливо проговорил:
— А я вот был как-то на Байкале, в районе станции Слюдянка, маленько назад по старой дороге, там село есть, Култук называется. Так вот, там лесом грузят вагоны, а лес пригоняют плотами с севера. Вода прозра-ачная… Дно метров на триста видно, и все оно устелено утонувшей сосновой корой…
— От твоего интеллекат аж страшно становится… — проворчал Михаил.
Потрогав больную ногу, и досадливо покривившись, профессор проговорил:
— Если уж не повезет, так не повезет… Такая же невезуха преследовала меня на Адыче…
