Хмырь протянул руку, сорвал с ближайшего стебля кипрея цветонос с цветами, распустившимися только на самой вершинке, сунул в рот, и принялся задумчиво жевать. Крыня разинув рот, наблюдал, как цветонос исчезает во рту Хмыря, наконец, не выдержал, спросил:
— Ты что, корова?
Хмырь медленно сглотнул разжеванные цветы, проговорил:
— Давай, Крыня, сразу договоримся: я те не блатной, и не авторитет, атамана ты передо мной не строй. Я вас из тайги выведу, и сразу разбежимся. Что значит 'корова', на вашем блатном языке, я знаю. Так что, в случае чего, я тебе глотку перехвачу, ты и мявкнуть не успеешь…
Крыня уставился на него мертвым взглядом. Но Хмырь невозмутимо сорвал второй цветонос и тоже сунул его в рот. До Крыни моментально дошло: тут не зона, тут мир Хмыря, и Хмырь свободно может оставить их всех троих гнить в чертоломе.
Гиря выплюнул травинку, проговорил медленно:
— Вот что, Крыня, пока этот кент ковыряется в своих ящиках, проберись незаметно в избушку и возьми заначку.
— На таких пасеках обычно шавок полно, от медведей стеречь… — равнодушно обронил Хмырь.
— А тут что, медведи водятся? — испуганно спросил Крыня и завертел головой.
Хмырь ухмыльнулся, проговорил:
— Медведь тебя жрать ни за что не захочет, побоится медвежьей болезнью заболеть…
— Это какой еще болезнью?
— Поносом…
Крыня плюнул, стянул бушлат и проворно нырнул в траву. Гиря с беспокойством смотрел на качающиеся стебли, отмечающие движение Крыни. Но пасечник был так поглощен своим занятием, что даже ни разу не поднял головы. Кипрей стоял стеной прямо у крыльца избушки, так что Крыня лишь на миг мелькнул, и исчез в темном проеме двери.
Прошло минут десять. Пасечник накрыл крышей улей и пошел к избушке. Хмырь флегматично констатировал:
— Все, погорел…
— Отсидится… — протянул Гиря. — Пасечник долго не будет в избушке сидеть.
Через минуту из дверей высунулся Крыня, помахал рукой.
— Вот придурок, удавить мало… — Гиря зло хватил кулаком по земле.
Войдя с яркого солнечного света в полутемную избушку, не сразу разглядели, что пасечник, мужик лет пятидесяти, лежит на лавке, а руки и ноги его жестоко скручены веревкой под лавкой. Под левым глазом у него набухал здоровенный фингал.
Гиря смерил Крыню злобным взглядом, проговорил:
— Три дня в дерьме сидели, что бы ты, чмо, в первый же день воли легавым след показал…
— Этот суслик спер нашу пушку! — не обратив внимания на критику, заверещал Крыня.
— Не брал я ничего! Я только вчера приехал! — закричал пасечник.
— Щас я те покажу, не брал!.. — Крыня выдернул из-за голенища длинную заточку.
Гиря схватил его за шиворот, пихнул к стенке, проговорил дружелюбно:
— Не петушись, придурок… Сильно уж ты энергичный, прямо, как понос…
— Это кто петух?! Кто придурок?! — заорал Крыня, и чуть было не всадил в Гирю заточку, но вовремя опомнился, а Гиря, будто того и ждал.
Хмырь это моментально заметил, и быстренько намотал на ус. Оказывается, Гире только и нужен был веский повод, чтобы прикончить Крыню.
Крыня воткнул заточку в стену, сел на лавку у окна. Гиря вышел в сени. Вскоре под его тяжелыми шагами заскрипели почерневшие дранки потолка. Крыня никак не мог усидеть на месте, вскочил, выдернул заточку из стены, приставил ее к горлу пасечника, спросил ласково:
— Где медовуху прячешь?
Пасечник побелел, захрипел, выгибая шею:
— Нету медовухи… Я ж еще и мед ни разу не качал…
Хмырь увидел на столе охотничий нож. Доброе изделие деревенского кузнеца. Длинное и широкое желобчатое лезвие, рукоятка из оленьего рога. Стараясь не смотреть на пасечника, и измывающегося над ним Крыню, Хмырь взял нож и сунул за голенище. Появился Гиря. В руках он нес ружье, завернутое в тряпку, и рюкзак, с чем-то тяжелым.
Гиря проворчал:
— Зенки почаще мыть надо… Ты опять самодеятельностью занимаешься?
Крыня нехотя убрал заточку от горла пасечника. Тот жалобно проныл:
— Отпустите, ребятки… Я никому… Ни слова…
Гиря махнул рукой:
— Отпустим, чего там… Так и так след пометили.
Вдруг снаружи послышался глухой стук мотоциклетного мотора. 'Урал', машинально определил Хмырь. Крыня, опередив всех, кинулся к окну.
— Хомут. С автоматом… — прошептал он белыми губами, повернувшись к Гире.
Хмырь побледнел, плечи его опустились. У Губошлепа мгновенно отвисли губы. Один Гиря остался спокоен. Спросил деловито:
— Солдаты с ним есть?
— Один…
— Кто, один? Солдат?
— Нет, хомут один… — Крыня нервно играл заточкой, перекидывая в руке то к себе лезвием, то от себя, но топтался нерешительно на месте, поглядывая на Гирю. Ему явно не хотелось лезть на автомат.
— Нормально… — усмехнулся Гиря. — Крыня, дай-ка заточку… — тот машинально, наверное, по привычке повиноваться вожаку, отдал ее, но тут же дернулся, схватить, однако Гиря уже протягивал ее Губошлепу. — Губошлеп, если этот суслик вякнет, коли его, — Губошлеп дрожащей рукой уцепился за толсто намотанную изоленту рукоятки, будто это могло его спасти, если хомут окажется ловчее. — Пошли, — коротко бросил Гиря остальным.
Они вышли в сени. Гиря затаился за открытой дверью, ведущей в избу, Крыне и Хмырю махнул рукой на наружную.
— Григорич, спишь?.. Лешак таежный… С зоны зэки сдернули, а ты пушку дома оставил…
Наконец он распахнул дверь и с яркого солнечного света шагнул в полумрак сеней. Крыня замахнулся, намереваясь садануть прапорщика кулаком в челюсть, но тот каким-то непонятным образом почувствовал опасность, и с разворота врезал Крыне прикладом по зубам.
Крыня расслабленно повалился на пол, подобно безвольной кукле откинулся навзничь, и кувыркнулся с невысокого крыльца. Не сдобровать бы и Хмырю, но тот без взмаха, дернувшись всем телом, вонзил нож прапорщику под лопатку. Хмырь и не помнил, как нож оказался в его руке. Медленно валясь наружу, на валяющегося у крыльца Крыню, прапорщик ловил, и никак не мог поймать непослушными пальцами рукоятку затвора. Выронив нож, Хмырь пятился назад, пока не наткнулся на стену. И когда прапорщик упал, вдруг кинулся к нему, схватил за плечи, попытался поднять, но, увидев остекленевшие глаза, выпустил его, и глухо зарычал, уставясь на нагнувшегося к Крыне Гирю.
Крыня зашевелился, открыл мутные глаза, с минуту смотрел на Гирю, видимо, пытаясь сообразить, где находится, наконец, сел. Гиря подхватил его под мышки, волоком затащил в избу, бросил на лавку. Хмырь с потерянным видом прошел к столу, встал возле него, поднес правую руку к глазам, приглядываясь к ней, как к незнакомой вещи, вытер о штаны. Потом сдавил лицо пальцами, чтобы не завыть, как волк, попавший в капкан. Все, не вырваться! Как за приманкой, потянулся за волей — хлоп… Вертись, не вертись — попался…
Гиря процедил сквозь зубы:
— Ну, чего расселись? Пошли сдаваться…
Оклемавшийся Крыня встрепенулся:
— Ты чего, Гиря?! Ну, у тебя и шуточки… — он полез в рот грязными пальцами, поковырялся там,
