видом. Он в пол-уха прислушивался к обычной текучке, равнодушно дожидаясь окончания. Наконец, все вопросы исчерпались, кто-то уже отодвигал стул, но тут Гонтарь спросил:
— Павел Яковлевич, что там у вас с милицией? Какая-то драка, поножовщина… Объясните, пожалуйста…
— А кто вам сообщил эту чепуху? — удивленно спросил Павел.
Гонтарь изумленно приподнял брови, и, оглядывая всех присутствующих, произнес, как бы про себя:
— Изумительно! Драку с поножовщиной, и попытку изнасилования он называет чепухой.
Павел пожал плечами:
— Да ничего страшного не произошло. Я как-то возвращался домой, а в подъезде трое парней приставали к девушке, я их просто вышвырнул из подъезда…
— Позвольте вам не поверить! — с нажимом выговорил Гонтарь. — И не пытайтесь представить все в таком безобидном виде. В попытке изнасилования как раз замешаны вы. — Павел, как любили когда-то писать писатели, на самом деле потерял дар речи; сидел и только рот открывал, не мог произнести ни слова, а Гонтарь продолжал, подпустив отеческого сожаления в голос: — Давно пора вынести вопрос о моем бывшем аспиранте на обсуждение, — он сокрушенно опустил голову. — Виноват, товарищи… Думал, мне самому удастся добиться от Павла Яковлевича более вдумчивого контроля своих поступков. Серьезный все же человек… Но… — Гонтарь тяжело, с сочувствием вздохнул. — Эти постоянные драки… И все-то у него так гладко выходит, все-то у него кругом виноваты: злодеи толпой нападают, у кого голова проломлена, у кого рука сломана, а на Павле Яковлевиче ни единой царапинки. Так что, я считаю, необходимо принять самые решительные меры. Потом он сам нам спасибо скажет… Я устал, товарищи… Устал! Я уже четвертый год бьюсь с ним. Эта бесконечная связь со студенткой… Эта кошмарная драка, по существу, с детьми на уборочной. Но самое главное, — все можно понять и простить, мы ведь тоже были молодыми, — Павел Яковлевич не желает прислушиваться к моим рекомендациям по доработке диссертации! К рекомендациям своего руководителя! А я, товарищи, не желаю дискредитировать себя, рекомендуя к защите то, что он в своем непомерном самомнении называет диссертацией. Конечно, это моя вина, в конце концов, он мой аспирант, мой ученик. Но, что поделаешь, в любой работе бывает брак… Господи! И сейчас, какой кошмар: драка с попыткой изнасилования…
У Павла вдруг прорезался голос, он вскочил, крикнул:
— А чего это вы мне мораль читаете?! Убийца и подлец!
Гонтарь лишь развел руками, и обвел всех присутствующих беспомощным взглядом.
Все было кончено. Гонтарь убил Павла наповал. Павел ходил к ректору, но тот лишь качал головой, сочувственно глядя сквозь очки с толстыми стеклами. Павел рассказывал, все, как было, но он не верил. Потом собрался партком. Старики сидели, и прокурорскими взглядами буравили Павла. На столе лежали две кляузы; одна от энергичной Алькиной мамочки, а вторая от мадам Трутневой. И хоть Павел опять рассказал, все, как было, на него тут поистине полились помои ушатами. Особенно разорялся зам секретаря парткома, преподаватель кафедры истории КПСС товарищ Меха. Он в пятнадцатиминутной речи всем разъяснил, что таких растленных типов гнать надо из партии, а уж из Университета — тем более.
Из партии Павла не выгнали, только выговор объявили, а вот из Университета вышвырнули по тридцать третьей статье. Не помогло даже заступничество Батышева. В последний день своей работы в Университете, он зашел в оранжерею, попрощаться с Михаилом, но его там не оказалось, а лаборантка сказала, что он скоро должен прийти. Павел сел за препараторский стол на высокий табурет и от нечего делать принялся листать старый, с вырванными страницами, научный журнал. Тут открылась дверь, Павел поднял голову, на пороге стоял Гонтарь. Почему-то он не закрыл сейчас же дверь с другой стороны, а прошел к столу. Павел равнодушно смотрел мимо него. Оглядевшись, и не найдя второй табуретки, он примостился на край кадки с цветущей алоказией. Заговорил, будто ничего между ним и Павлом не произошло:
— Жаль, что вы не извлекли из всего пользы для себя. Поверьте, я только добра вам хочу. Я лишь преподал вам урок, чтобы вам же потом легче было в жизни. Вы не поняли… Жаль…
Павел проговорил, сочувственно улыбаясь:
— А вы сумасшедший… Это ж надо, меня с дерьмом смешал и всю жизнь поломал исключительно потому, что я догадался — Фирсов мастерски убит, а не от несчастного случая погиб. И на полном серьезе рассуждаете о воспитании, добре…
Гонтарь вдруг потянул носом, спросил:
— Чем это тут воняет?
Павел насмешливо улыбнулся:
— Алоказия цветет.
— Ну и что?
— Так пахнет цветок алоказии, возле которой вы сидите.
— Цветок, а пахнет тухлятиной… Странно…
Павел вспомнил, что Гонтарь не дружен с ботаникой, сказал с подначкой:
— Прямо как вы…
— Что-о?!
— Тухлятиной вы воняете, профессор Гонтарь. Взяточник вы, законченный подлец, к тому же еще и убийца, — не меняя тона, выговорил Павел. — Мне кажется, вы далеко пойдете, если милиция не остановит…
Сожалеюще глядя на Павла, Гонтарь покачал головой, и проговорил задумчиво, как бы про себя:
— Как ты только дальше жить будешь…
Павла отвлекло от воспоминаний то, что уже настало время ужина, а Ольга почему-то включила телевизор. Он прошел в соседнюю комнату, Ольга сидела на диване, и увлеченно смотрела на экран. Там кипели страсти какой-то дискуссии. Павел удивился еще больше; Ольга перестала смотреть 'Санта-Барбару', и 'Просто Марию' то ли на девятой серии, то ли на десятой, а тут дискуссия… Он сел рядом, спросил:
— Об чем спор?
— Об армии…
— Что, так интересно?
— Да ведь тебя в армии покалечило, вот я и смотрю теперь все, что об армии. У меня же еще Денис есть…
Павел вгляделся в экран, прислушался; упитанные, гладенькие мальчики во главе с величественным генералом с глубокомысленным видом рассуждали о том, какая армия нужна России. Павел рассмеялся, сказал:
— Если отсеять всю шелуху, то остается только одна причина, согласно которой России нужна гигантская армия: исключительно для воспитания мужчин. Во-первых, не слишком ли дорогостоящая воспитательная процедура? А во-вторых, наша армия не воспитывает, а калечит, и тела, и души. Мне повезло, я лишь штыковой удар в бок получил, лишился двух ребер, получил мозговую травму и сломал ногу. Другим и похуже бывало…
Ольга тяжело вздохнула:
— Не шути так… Я как подумаю, что если Денис в институт не поступит, сердце кровью обливается…
— Хочешь, еще одну злонамеренную туфту советской пропаганды разоблачу? — сказал Павел, разглядывая генерала на экране.
— Разоблачи… — обронила Ольга без особого интереса.
— Все топчутся от тезиса: большой стране нужна большая армия. Бред пьяного генералиссимуса! Большой стране как раз и не нужна большая армия, тем более с таким, как у России географическим положением. Это какому-нибудь Израилю в случае войны надо всех поголовно, в том числе и женщин под ружье ставить, и в отпуск солдаты должны ходить с личным оружием, и резервисты обязаны держать свои автоматы в шкафах вместе с камуфляжем. Израиль стоит в окружении враждебных стран, а территория у него… После пересечения границы через две минуты воздушный десант уже может оказаться в Тель-Авиве. Если большая страна не собирается вести завоевательную войну, ей не нужна большая армия. Я смотрю на этих генералов, и у меня такое ощущение, будто они ни в военных училищах не учились, ни академий не
