…Ага.
Заметила.
Приветственно машу рукой.
Ответные махания, несмотря на утонченное изящество жестов, напоминают средней мощности ветряную мельницу, я такие совсем недавно видел в Голландии.
Вот, кстати, интересно – она эти угловато-подростковые изломанные движения рук специально отрабатывает?
Перед зеркалом?!
Уж больно все, как бы это сказать, – неожиданно гармонично получается.
Типа, – продуманного беспорядка.
Вполне может быть, кстати.
Эту бы энергию – да еще и в мирных целях!
А так – не, я, ребята, – не Дон Кихот ни фига.
С таким-то бороться…
Нафиг-нафиг.
Подходит, деловито берет меня под руку, шевелит острым носком вычурного черного сапога рыжую московскую осень, улыбается.
– При-ивет, – тянет, поглаживая взятую в плен руку узкой породистой ладошкой с длинными острыми коготками.
Раньше она, кстати, ногти всегда стригла, причем – чуть ли не под корень, чтобы не мешали играть на гитаре.
Сейчас – по фиг.
– Дашка! – улыбаюсь, но продолжаю укоризненно мотать головой. – Ты хотя бы со мной можешь не манерничать?!
– Какой же ты все-таки скучный, Лекух, – тянет, обиженно выпятив по-прежнему по-девичьи пухлую и надменную нижнюю губу. – Зануда, можно сказать. А еще – русский поэт. Могу, конечно. В смысле, не манерничать. Но – не хочу.
– Ну, – кривлюсь в ответ, тоже немного обиженно, – поэт из меня сейчас такой же, как из тебя композитор. То есть, как из говна пуля. Так что давай наших скелетов по шкафам не будем беспокоить, хорошо? Пусть себе отдыхают среди пыльных бабушкиных нарядов. Им и так по этой жизни досталось – иному врагу не пожелаю. Лучше просто погуляем, идет?
– Идет! – неожиданно легко соглашается Хиппуха.
Выдергивает свою руку из-под моей, отбегает шагов на двадцать в сторону и непринужденно запрыгивает обеими ногами на скамейку.
С разбегу.
Не обращая никакого внимания на играющих на этой же скамейке в шахматы вечных московских пенсионеров.
Взгромождается на ее спинку, разводит руки в стороны, балансируя и совершенно явно требуя моей бдительности и страховки.
Я улыбаюсь.
Вот ведь странно, думаю: ушла, тускло угаснув, могучая советская империя, прошли страшные для любого народа безвременье и разруха, идут мучительные роды нового имперского порядка.
А московские пенсионеры по-прежнему дожидаются ясного осеннего денька и идут в ближайший сквер, где наверняка знают, – их ждут такие же неизменно опрятно одетые старички с неизменной вечной клетчатой доской под мышкой.
И вечные московские девочки точно так же вечно продолжают играть в просохших под неярким осенним солнцем столичных дворах в свои вечные московские классики…
…Пенсионеры, впрочем, вместо того, чтобы обижаться или, там, скажем, злиться на отвлекающий от мудрой восточной игры фактор, смотрят на легкую женскую фигурку с пониманием и даже некоторым одобрением.
Типа, – чудит, девка.
Молодец!
И я неожиданно догадываюсь почему: Дашка, даже в своем сегодняшнем «декадансном» наряде, точно такая же органическая часть моей Москвы, как и эти гладко выбритые дедушки. В тяжелых роговых очках, древних узкополых шляпах, аккуратных стареньких костюмчиках и тусклых, тщательно повязанных галстуках.
Я закуриваю.
Да, думаю, дела.
Жизнь-то, оказывается, – все равно продолжается.
Несмотря ни на что.
Как это, гранд миль пардон, и не смешно звучит…
…Столько лет издевались над моим городом: тщательно, под каток, уродуя его исторический облик, вытравливая само понятие «московскости», «московского духа». Превращая живую жизнь в шлак и бетон безликих нуворишских новостроек, перегоняя дух древнего и непокорного города в переполненные офисным планктоном ульи безликого современного мегаполиса, и – все бесполезно.
Как – трава сквозь асфальт…
И – никакому Лужкову с этой Москвой, к счастью, – не справиться.
Никогда.
И – ни при каких обстоятельствах.
Отсюда, из самого сердца Великой России, даже сам неистовый Петр Алексеевич Романов в свое время в балтийские болота сбежал, чтобы потом вернуться – черным и тупым церетелевским истуканом на набережной.
Чего уж тут о каком-то Юрии Михайловиче говорить.
Так: исторический эпизод, не более того.
Гримасы переходного периода.
Даже несмотря на всю его уродскую «точечную застройку», с хамской самоуверенностью плохо образованного человека надменно выпячивающую свои «стекло и бетон» на фоне древних и уютных дворов старинного и по-прежнему живущего своей непонятной для любого начальства жизнью, великого русского города.
Все проходит, пройдет и это.
Нужно просто немного потерпеть, ничего страшного.
Двадцать-тридцать лет – это ведь только для меня много.
А для истории – краткий миг, недоуменное пожатие плечами, – типа, а что это было-то?! – и не более того…
…Впрочем, – я что-то отвлекся.
Меня Дашка сегодня сюда явно не для этого позвала.
Не для историко-философских реминисценций, я почему-то так думаю…
…Вон она, кстати.
Так же легко спрыгнула со скамейки, подбежала, не забывая изящно придерживать пальчиком летящие полы своего стоящего небольшое состояние кутюрного и эксклюзивного пальтишка от очередной «тетушки Альберты Феретти» и намеренно высоко подбрасывать по-щенячьи голенастые ноги вечной столичной девочки-подростка.
Девчонка – и есть девчонка.
Если б я еще не знал, что она и меня-то на два года постарше…
…Меня неожиданно захлестывает волна нежной и необидной жалости по отношению к этому, упорно отказывающемуся взрослеть и стареть лохматому существу родом из моего, такого смешного детства.
– Дашк, – вздыхаю, – а может, ну его на фиг? Чего тут бродить-то?! Давай поедем куда-нибудь, хоть ко мне в ресторан: сядем как нормальные люди, вина выпьем…
– Не-а, – отрицательно мотает головой. – Не поедем. А выпить мы и здесь можем. У меня с собой – у-у-
