санках.
Над нами льет как из ведра. Тучи раздулись, как мыльная пена. Мы едем уже полчаса и вдруг ломаемся посреди пшеничного поля. Бенж заезжает ногой по мопеду, и мы смотрим друг на друга в полной растерянности. У меня появляется огромное желание привести в порядок волосы, но эта мысль быстро проходит: я как будто играю в кино, причем исполняю главную женскую роль. Я изображаю на лице легкую светскую улыбку и запрокидываю ногу на ногу.
У Бенжа уже выросла трехдневная бородка, и сильно пахнет изо рта, но я по-прежнему любезен и говорю себе, что чайки – счастливые существа, а Бенжамен идет вдоль дороги с поднятым вверх большим пальцем. Теперь мы две бледноватые фигуры, рассекающие пространство на фоне разваленных декораций.
(Солнца нет. Шутка о шоколадных конфетах с ватой, часть 2.)
Бенж молчит – обстановка ему не по душе. Но все равно у нас есть надежда, мы оба верим. Верим где-то на уровне брюха и идем в никуда – главное, что мы живы.
Боб встал в 10:05 и принял душ. Потом съел несколько пирожных. Кровать не застелена, но он все равно одевается и уходит.
Боб покупает Vogue и Liberation недалеко от Бобура.[76] Моросит дождь. Он платит десять евро за оба журнала, потом едет в противоположном направлении. У входа в Центр Помпиду жуткая очередь. По пути он останавливается в бакалейном магазинчике рядом с Pick-Clops и покупает новые мочалки. Сегодня пасмурно. Машины – как юные девственницы.
Боб готовит себе кофе и быстро просматривает журналы. Он задерживается на статье, посвященной Джону Балдессари.[77] Выпивает большой кофе с сахаром, потом ставит в CD-плеер первый альбом Goldfrapp.
Боб моет посуду, потом пылесосит квартиру. Готовит мешок с грязным бельем для прачечной. (Кровать по-прежнему не застелена.) Затем он проверяет электронную почту. Ветер в листве на берегах Сены напоминает шум далекого водопада.
Боб отказывается от мысли о еде. Однако он говорит себе, что ему потребуются силы, – потом. У него есть купленный вчера белый виноград «Италия».
Боб включает телевизор, несколько раз щелкает пультом и выбирает передачу «Стоп- кадр» на канале France 5. Наконец, он делает себе жареную картошку, съедая при этом несколько виноградин. В холодильнике есть еще вареная ветчина и тертый сыр. После передачи идет сюжет о Никарагуа.
Боб ест, перелистывая последний Vogue. Ему не нравится запах ветчины, и он выбрасывает ее в мусор.
Боб заканчивает трапезу ванильным Danette[78] – под статью, посвященную Режису Жофрэ.
Боб решает помыть посуду. Телевизор он оставляет включенным.
Боб делает несколько глотков Volvic[79] прямо из бутылки, затем выключает на кухне свет. Сегодня пасмурно, а постель до сих пор не убрана.
Боб опять ложится на час или два, а потом делает себе чай.
(Шутка о шоколадных конфетах с ватой, часть 3.)
Глава следующая
Наконец-то останавливается машина – белый «ситроен». Мы бежим к ней, бросив мопед в кювете, и знакомимся с пассажирами.
Это пара лет сорока. За рулем жена. Она крупнее своего мужа. Бенж отдыхает в машине, а я болтаю с женщиной – она оказалась на редкость разговорчивой.
Она говорит мне, что они возвращаются в Нант, а в Париж заскочили специально на выставку аэронавтики. Мы с ней явно протарабаним всю дорогу, а Бенжамен уже задрых. Поскольку мы подкачанные ребята, она спрашивает, не занимаемся ли мы спортом, я отвечаю, что много занимался спортом в своей жизни, когда был моложе, правда, пришлось прекратить из-за проблем с позвоночником.
Она объясняет мне, что содержит хоккейный клуб, и поэтому тема спорта ей очень интересна. Мы в принципе производим друг на друга хорошее впечатление, и поездка благодаря этому становится приятной.
Но наступает миг, когда она достает меня своей болтовней, и я умолкаю.
Ля-ля-ля-ля-ля-ля… Да замолчишь ты когда-нибудь? Я ненавижу насилие и обожаю детей, особенно замкнутых в собственном мире. Одноруких детей, замкнутых в собственном мире.
Я отдыхаю, откинувшись на подголовник, так как тоже измотан. Ночь окутала пространство пастельной пеленой, и только хрупкая луна прорезает густую тень. Я спрашиваю себя, где же та, которую я люблю: где-то по ту сторону молний и катаклизмов.
Однажды я отправлюсь за ней в Камерун, даже если мне не суждено вернуться обратно. Ладно, мы уже скоро будем на месте.
Не без труда мы выбираемся из этой мерзкой зеленой машины и, к моему большому удивлению, оказываемся перед домиком в пригороде Сент-Эрблен. Женщина приглашает нас провести ночь у них в гостях: типа наберетесь сил и отправитесь в дорогу на рассвете. Мы приятно удивлены и горячо благодарим ее, затем попадаем в дом.
Посреди гостиной трое пацанов пьют манговый сок. Они сурово оглядывают нас, и один из этих сморчков громко спрашивает:
– Кто это такие, мама?
– Это славные мальчики. Они голосовали на дороге. Они останутся у нас на ночь. Сейчас мы покормим их ужином.
– Они будут спать здесь?
– Да, сынок, они будут спать в комнате Реми – где еще им спать?
– Он никогда не согласится!
– Его все равно сейчас нет дома и…
– Надо хотя бы спросить его.
– Слушай, это я беру на себя… Но пока что они мои гости. На сегодняшний вечер.
– Папа!
– Не кипятись, Батист!
– Блин, вот грузилово! Если так, мы сваливаем отсюда!
– Можно узнать, куда вы идете?
– В кино при супермаркете, там идет «Джессика против карликов-мутантов, любителей читать комиксы, потому что комиксы легче, чем книжки без картинок».
– И чтоб не пить, эй! Я полагаюсь на тебя, Батист.
– Ага, не переживай, папа.
Юные сморчки пользуются нашим вторжением, чтобы смыться из дому, – вот засранцы. В любом случае мы очень рады, что мы здесь, и устраиваемся на террасе в ожидании ужина. Мне нравится провинция, деревенщина, запах навоза.
Появляется папаша с бутылкой вина, тут же откупоривает ее, наливает себе полный стакан для пробы, затем наполняет наши кружки. Мы охотно чокаемся, и старик заводит беседу о рыбалке.
После второго стакана он предлагает пройтись с ним в гараж и посмотреть коллекцию мух, а также собственные творения, и я в конце концов прихожу в восторг. Мы узнаем, что их зовут Эрве и Мариза и что им по сорок три года. Они поженились, когда им было двадцать два года, в Сент-Эрблене. Затем мы едим макароны по-болонски, причем молча.
