Затем мысли Грегори перешли к Сиссу. Да, это человек явно незаурядный. Грегори кое-что о нём слышал.
Во время войны доктор работал в оперативном отделе генерального штаба, и вроде бы там на его счету были кое-какие достижения. Но через год после войны он с треском оттуда вылетел. Кажется, повздорил с кем-то из шишек, чуть ли не с маршалом Александером [1]. И вообще он был знаменит тем, что восстанавливал против себя всех, с кем сталкивался. Говорили, что это желчный, злобный человек, лишённый и тени такта, да к тому же ещё наделённый даром совершенно по- детски выкладывать людям всё, что он о них думает.
Грегори отлично понимал, почему Сисс возбуждает неприязнь. Он прекрасно помнил замешательство, какое охватило его во время доклада, когда он ничего не мог противопоставить железной логике учёного. Но в то же время он испытывал почтение к мощному интеллекту этого человека, похожего на птицу с крохотной головкой. «Надо будет им заняться», — завершил Грегори свои размышления, не уточняя, впрочем, в чём же будет выражаться это «заняться».
Загорались витрины, день быстро угасал. Улочка стала совсем узкой; это был сохранившийся в неприкосновенности, видимо, ещё со времён средневековья уголок старого города с потемневшими уродливыми домами, в которых сверкали неестественно огромные, насквозь просвечивающие стеклянные коробки новых магазинов.
Чтобы сократить путь, Грегори вошёл в пассаж. У входа намело небольшой сугроб, и ему показалось странным, что снег не затоптан. Женщина в красной шляпке рассматривала безжизненно улыбающиеся манекены, наряженные в бальные платья. Чуть дальше пассаж плавно заворачивал; сухой бетон был расчерчен фиолетовыми и белыми квадратами света, падающего из витрин.
Грегори шёл медленно, не глядя по сторонам. Он вспомнил смех Сисса и старался понять, чем же он был вызван. Хотелось восстановить в памяти его звучание, почему-то это казалось чрезвычайно важным. Сисс, вопреки создающемуся впечатлению, не любитель дешёвых эффектов, зато самомнения у него хоть отбавляй, и смеялся он, если можно так выразиться, только для себя, над чем-то, что известно ему одному.
Из глубины пустого пассажа навстречу Грегори шёл человек. Высокий, худой, он шёл и покачивал головой так, словно разговаривал сам с собою. Грегори был слишком занят своими мыслями, чтобы наблюдать за встречным, но тем не менее держал его в поле зрения. Они неуклонно сближались. В этой части пассажа было темно: в трёх магазинах окна погашены, стёкла четвёртого забелены извёсткой — ремонт, и только там, откуда шёл одинокий прохожий, светились несколько больших витрин.
Грегори поднял голову. Встречный сбавил темп; он шёл на сближение, но заметно медленней. Наконец оба они остановились на расстоянии нескольких шагов. Грегори всё ещё думал о своём и, хотя смотрел на встречного, лица его не видел. Он сделал шаг вперёд, тот тоже продвинулся на шаг.
«Что ему нужно?» — подумал Грегори. Они стояли и исподлобья рассматривали друг друга. У встречного были широкое лицо, черт в темноте не разобрать, шляпа как-то слишком надвинута на лоб, кургузое пальто небрежно стянуто кушаком, конец кушака обёрнут вокруг пряжки. С пряжкой явно было что-то не в порядке, но у Грегори своих дел было выше головы, чтобы ещё задумываться и над этим. Он двинулся вперёд, стараясь обойти встречного, но тот заступил ему дорогу.
— А ну давай… — гневно начал Грегори и умолк. Встречный — это был он сам. Он стоял перед огромным зеркалом, перегораживающим пассаж. По ошибке вошёл в тупик.
С минуту он рассматривал своё отражение с таким чувством, словно глядел на постороннего. Смуглое лицо, выражение не очень умное, волевая челюсть — как порой казалось ему. А возможно, это вовсе не признак воли, а упрямства, ослиного упрямства — и так он иногда думал.
— Ну, налюбовался? — пробормотал он, резко повернулся и направился к выходу. У него было такое чувство, словно его оставили в дураках.
Пройдя несколько шагов, он всё-таки не удержался и оглянулся. «Встречный» тоже остановился — где-то там, далеко, между двумя рядами пустых освещённых магазинов, — и почти сразу же двинулся дальше, в глубь пассажа, уходя по каким-то своим зеркальным делам. Поправив со злостью кушак и сдвинув шляпу со лба, Грегори вышел на улицу.
Следующий пассаж привёл его прямо к «Европе». Швейцар распахнул стеклянную дверь. Грегори прошёл мимо столиков к фиолетовым огням бара. Благодаря своему росту Грегори не пришлось вставать на цыпочки, чтобы взгромоздиться на трёхногий табурет.
— «Белая лошадь»? — спросил бармен. Грегори кивнул.
Бутылка зазвенела, словно в ней был скрыт маленький колокольчик. Грегори сделал глоток и снова убедился, что «Белая лошадь» чересчур крепка, отдаёт сивухой и дерёт в горле. Он терпеть не мог этот сорт виски. Но так получилось, что несколько раз он бывал здесь с молодым Кинзи и они пили именно «Белую лошадь». С тех пор бармен причислил его к завсегдатаям и помнил вкусы. А встречался он здесь с Кинзи, чтобы договориться об обмене квартиры. И вообще, он предпочёл бы выпить тёплого пива, но в столь фешенебельном заведении стеснялся его заказывать.
Сейчас же он забрёл сюда просто потому, что не хотелось идти домой. Он надеялся, что за рюмкой удастся связать воедино все известные факты «серии», но не смог вспомнить ни одной фамилии, ни одной даты.
Запрокинув голову, Грегори допил остатки виски.
И вдруг вздрогнул: бармен что-то говорил ему.
— Что, что?
— Поужинать не желаете? У нас сегодня подают дичь, и время для ужина в самый раз.
— Дичь?
Он не понимал ни слова.
— Ах, ужин? — дошло наконец до него. — Нет, спасибо. Налейте ещё одну.
Бармен кивнул. Он мыл под серебристыми кранами бокалы и так гремел ими, словно собирался превратить в кучу осколков. Потом поднял багровое мясистое лицо, заговорщицки прищурил глаза и прошептал:
— Ждёте, да?
За стойкой никого, кроме Грегори, не было.
— Нет! А в чём дело? — грубо бросил Грегори, во всяком случае, грубей, чем хотел.
— Да нет, ничего, просто я думал, что вы тут по службе, — пробормотал бармен и отошёл. Кто-то осторожно тронул Грегори за плечо, он резко обернулся и не смог скрыть разочарования: сзади стоял официант.
— Прошу прощения… Лейтенант Грегори? Вас к телефону.
Грегори пробирался сквозь толпу танцующих, его толкали, и он старался идти как можно быстрее. Лампочка в телефонной кабине перегорела. Было темно, только сквозь круглое оконце падало пятно света, ежеминутно меняющего цвет.
— Грегори у телефона.
— Говорит Шеппард.
У Грегори упало сердце.
— Лейтенант, я хотел бы вас видеть.
— Хорошо, сэр. Когда вам…
— Я предпочёл бы не откладывать. У вас есть время?
— Конечно. Я завтра…
— Нет. Если можно, сегодня. Вы свободны?
— Да, да.
— Отлично. Вы знаете мой адрес?
— Нет, но я могу…
— Уолэм, восемьдесят пять. Это в Паддингтоне. Можете приехать прямо сейчас?
— Да.
— Может, вам удобнее часика через два?
— Нет, я сейчас…
— Ну жду.
