Роган хотел посмотреть на часы. И не смог этого сделать — ни на секунду нельзя было приблизить руку к глазам. Он согнул ноги, пытаясь ослабить ужасающие толчки, от которых у него внутренности переворачивались. Вдруг машина вздыбилась и сломя голову ринулась наискосок вниз, взвизгнули тормоза, но уже летел со всех сторон щебень, громко барабанил по броне, вездеход судорожно крутанулся, его занесло, протащило боком по осыпи, и машина замерла…
Вездеход медленно развернулся и снова упрямо пополз вверх по склону. Теперь Роган уже видел ущелье. Узнавал его по черневшим словно горные сосны пятнам проклятых зарослей, покрывавшим крутые склоны. До обрыва было не более километра. Тридцать четвёртый километр… Склон, по которому предстояло ехать, выглядел как сплошное море хаотически нагромождённых глыб и осыпей. Казалось невероятным, чтобы машина нашла тут дорогу. Роган перестал уже выискивать проходы — он ведь всё равно не мог управлять машиной. Он только глаз не сводил со скал, окаймляющих пропасть. Оттуда в любой момент могла вынырнуть чёрная туча.
— Роган… Роган… — услышал он вдруг. Сердце забилось сильней: он узнал голос Горпаха. — Вездеход, должно быть, не довезёт тебя до цели. Мы отсюда не можем определить с необходимой точностью крутизну склона, но, по-видимому, можно будет проехать ещё километров пять-шесть… Когда вездеход застрянет, придётся тебе дальше идти пешком… Повторяю… — Горпах повторил сказанное.
«Сорок два — сорок три километра от силы… Мне остаётся идти примерно семнадцать километров, по такой местности это часа четыре, если не больше, — моментально просчитал Роган. — Но, может, они ошибаются, может, вездеход пройдёт…»
Голос смолк, и снова слышались только ритмически повторяющиеся певучие сигналы зонда. Роган покрепче прикусил мундштук маски — при отчаянных бросках вездехода мундштук обдирал нёбо и дёсны. Солнце уже не касалось гор, но висело вплотную над ними. Перед глазами у Рогана маячили нагромождения скал, торчащие каменные плиты; иногда на него падала их холодная тень. Машина шла теперь гораздо медленней. Подняв глаза, Роган увидел прозрачные перистые облака, тающие в небе, и слабо светящиеся звёзды.
Вдруг с вездеходом начало твориться нечто странное. Задняя часть его осела, передняя вздыбилась, весь он закачался, как конь, вставший на дыбы. Он того гляди рухнул бы, придавив Рогана, если б тот не спрыгнул с подножки. Роган упал на колени и руки, сквозь толстые защитные рукавицы и наколенники ощутил боль удара, проехал метра два по осыпи, пока не удалось задержаться. Колёса вездехода взвизгнули ещё раз, и машина замерла.
— Внимание… Роган… Это тридцать девятый километр… Машина дальше не пойдёт… тебе придётся идти пешком… сориентируешься по карте… Вездеход останется тут — на случай, если ты не сможешь вернуться иначе. Ты находишься на пересечении координат сорок шесть и сто девяносто два…
Роган медленно поднялся. Все мускулы у него болели. Но трудными были только первые шаги; он понемногу расходился. Ему хотелось поскорее отдалиться от вездехода, застрявшего между двумя каменными грядами. Под большим камнем-пирамидой он сел, вынул карту и попробовал сориентироваться. Это было нелегко. Но всё же он определил своё положение. До верхнего конца ущелья оставалось не больше километра по прямой, однако в этом месте нечего было и пробовать спускаться: на склонах сверху донизу щетинились металлические заросли, так что он двинулся вверх, всё время обдумывая, не попробовать ли сойти в ущелье, не доходя до намеченного пункта. Туда ведь минимум четыре часа ходу. Даже если удастся вернуться на вездеходе, обратный путь займёт пять часов; а сколько времени понадобится, чтобы спуститься вниз, не говоря уж о поисках! Весь план вдруг показался ему бессмысленным. Красивый жест, столь же пустой, сколь и героический с виду, — Горпах решил успокоить свою совесть, принеся в жертву его, Рогана. На мгновение его охватила такая ярость (надо же, попался на удочку, словно сопляк какой-нибудь: ведь астрогатор всё это заранее сочинил), что он ничего вокруг не видел. Понемногу остыл. «Отступать поздно, — повторял он себе. — Если не удастся спуститься в ущелье или если до трёх часов никого не удастся найти, тогда я возвращаюсь».
Было пятнадцать минут восьмого. Роган старался шагать широко и размеренно, но не слишком быстро, потому что при напряжении расходуется намного больше кислорода. Он прикрепил компас на запястье правой руки, чтобы не сбиваться с намеченного направления. Несколько раз пришлось ему, однако, обходить трещины с отвесными краями. Тяготение на Регис было гораздо меньше земного, это давало хоть относительную свободу движений даже на столь труднопроходимой местности. Солнце поднималось всё выше. Слух Рогана, приученный к постоянному аккомпанементу звуков, которыми, как защитным барьером, окружали его в прежних экспедициях машины, теперь стал словно обнажённым и крайне обострился. Ритмичный напев зонда очень ослабел и отдалился; зато каждый порыв ветра, рвущегося об острия скал, бередил внимание Рогана: казалось, что с ним доносится отдалённое жужжание, так прочно врезавшееся в память. Постепенно он втянулся в ходьбу и смог размышлять, автоматически переступая с камня на камень. В кармане был шагомер, но Роган не хотел слишком рано смотреть на его циферблатик, решил, что сделает это лишь через час. Однако не выдержал и до срока вынул похожий на часы приборчик. Горькое разочарование: он не прошёл и трёх километров. Наверное, это потому, что дорога идёт в гору. «Значит, не три и даже не четыре часа, а по меньшей мере ещё шесть…» — подумал он. Вынул карту и, став на колени, снова проверил свой путь. Верхний конец ущелья был виден в семистах — восьмистах метрах к востоку; Роган всё время двигался более или менее параллельно его изгибам. В одном месте среди чёрных зарослей на склонах проходил тонкий извилистый разрыв — вероятно, русло высохшего потока. Роган уставился на эту тонкую нитевидную линию. Стоя на коленях под свистящим порывистым ветром, он раздумывал с минуту. Потом встал, словно не решив ещё, что делать, машинально спрятал карту в карман и свернул под прямым углом с прежнего направления, шагая к обрывам ущелья.
Он приближался к молчащим израненным скалам, ступая так, будто земля могла в любой миг разверзнуться под ним. Мерзкий страх сжимал ему сердце. Однако он шёл, всё так же размахивая ужасающе пустыми руками. Внезапно он остановился и посмотрел вниз, на пустыню, где стоял «Непобедимый». Его нельзя было увидеть, он находился за чертой горизонта. Роган знал об этом, но смотрел на рыжеватое у горизонта небо, постепенно покрывающееся кучевыми облаками. Сигналы зонда пели так слабо, что он уж и не знал — не иллюзия ли это. Почему молчит «Непобедимый»?
«Потому что ему нечего больше сказать», — ответил он сам себе. Скалы на краю обрыва, похожие на гротескные, изъеденные эрозией статуи, были уже рядом. Ущелье открылось перед ним, как огромный ров, залитый зыбкой полутьмой; лучи солнца не доходили ещё и до середины склонов, покрытых чёрной щетинистой чащобой. Роган одним взглядом охватил всё громадное пространство до каменистого дна на глубине полутора километров и почувствовал себя таким беспомощным, таким незащищённым, что невольно упал на колени, чтобы плотно прижаться к камням, как бы обернуться одним из них. Это было бессмысленно — ведь его не могли заметить. То, чего он боялся, не имело глаз. Лёжа на чуть нагревшемся плоском камне, он смотрел вниз. Фотограмметрическая карта говорила совершенно бесполезную правду — она показывала местность с птичьего полёта, в резком вертикальном ракурсе. И думать было нечего о том, чтобы сойти по узкой проплешине меж чёрных зарослей. Тут не двадцать пять метров каната надо бы иметь, а самое меньшее сто, да вдобавок понадобились бы какие-нибудь крюки, молоток, а ничего этого не было, его не снаряжали для скалолазания. Сначала эта узкая расселина спускалась довольно полого, потом обрывалась, исчезала под нависшим каменным карнизом и появлялась далеко внизу, уже сквозь синеватую дымку воздуха. Рогану пришла в голову идиотская мысль, что если б у него был парашют… Он упорно осматривал склоны по обе стороны от того места, где лежал, втиснувшись под большую выветрившуюся глыбу. Лишь теперь он ощутил, что из огромной пустоты, открывшейся под ним, тихо струится нагретый воздух. Действительно, абрис противоположного склона легонько вибрировал. Заросли аккумулировали солнечную энергию. На юго-западе он отыскал взглядом вершины шпилей, основания которых образовали каменные ворота — место катастрофы. Роган не узнал бы их, но они в отличие от всех остальных скал были совсем чёрные и блестели, будто облитые толстым слоем глазури: во время битвы «Циклопа» с тучей их поверхность, наверное, кипела… Но он не мог разглядеть сверху ни вездеходов, ни даже следов атомного взрыва на дне. Так он лежал, и вдруг охватило его отчаяние: нужно сойти туда, вниз, а дороги нет. Вместо облегчения — вот, мол, можно вернуться и сказать астрогатору: «Я сделал всё, что возможно» — пришла решимость.
Роган встал. Какое-то движение в глубине ущелья, пойманное краем глаза, невольно снова пригнуло его к камням, но он выпрямился. «Если я буду то и дело распластываться, ничего у меня не выйдет», —
