— Прямое. Ты победил всех, правда?
— Да.
— Дай-ка руку.
Взяв мою руку, он потянул меня за собой. За скалой, на которой мы сидели, высилась другая, за ней третья. Мы поднялись на вершину. Сбегавший по долине ручеек сверкал серебристой змейкой. Ирьола чуть подтолкнул меня под локоть, и моя рука коснулась скалы. Но я не ощутил холодной шероховатой поверхности — пальцы прошли сквозь камень как сквозь воздух и уперлись в гладкий металл. Я понял: здесь и проходит граница сада, тут кончаются настоящие деревья и скалы и начинается виденье, вызванное волшебством видеопластики: далекие леса, пасмурное небо, горы над нами…
— А этот ручей? — спросил я, указывая на змейку потока, пенившегося внизу, на камнях.
— Под нами самая настоящая вода, ты можешь купаться в ней сколько угодно, — ответил Ирьола, — а там, выше… что ж, скажу твоими же словами: «Великолепная иллюзия. Хорошо сделано».
Зрелище было необычайное: рука до самого локтя вошла в скалу, которой в действительности не существовало. Зрение лгало осязанию.
Выходя из парка, я спросил инженера:
— Откуда ты меня так хорошо знаешь?
— Я тебя совсем не знаю, — возразил он. — Я говорил тебе то, что недавно говорил самому себе.
— И все же ты знаешь обо мне…
Он улыбнулся так, что я не закончил фразы.
— Кое-что, конечно, я о тебе знаю, но пока это не совсем то, что нужно. Мне хочется, чтобы мы стали товарищами.
— Ты говорил о состязаниях по бегу. Разве здесь можно бегать?
— А как иначе? Вокруг парка идет беговая дорожка, и неплохая к тому же. Будем бегать… и, может быть, ты сумеешь победить меня, хотя я в этом совсем не уверен… Я бегаю на более короткие дистанции: на три и пять километров. — Он посмотрел на меня, лукаво улыбнулся и добавил: — Если очень захочешь, то победишь и меня…
Мы замолчали. И, только выходя из лифта на четвертом ярусе, Ирьола заговорил вновь:
— Все это слова, и больше ничего. Мы говорим — будет трудно. А догадываемся ли мы, что это значит? Цивилизация расслабила нас, как тепличные растения. Мы полненькие, здоровые, румяные, но не закалены достаточно, не прокопчены в дьявольском дыму.
«Что это у него все дьяволы на уме?» — мелькнуло у меня в голове, но вслух я сказал:
— Ну, не такие уж мы тепличные растения, как ты говоришь, а полненьким тебя и вовсе не назовешь.
— Посмотрим, как там будет, все еще впереди. Ну а пока будем делать свое дело, правда?
В знак согласия я закрыл глаза, а когда открыл их, Ирьола уже исчез, словно его умыкнул один из дьяволов, которых он поминал. «Исчез, как будто и сам он — всего лишь видеопластическая иллюзия», — подумал я, спросил информатора, как пройти в больницу, и отправился туда.
Вновь короткая поездка в лифте сначала вверх, затем по длинному наклонному колодцу с опаловыми стенами. Коридор, ведущий в больницу, был намного уже, чем галерея, протянувшаяся над парком. На стены, выкрашенные в золотисто-кремовый, цвет, падала голубая тень листвы. Окон не было. Черт побери, как это делается?! Тени листьев на стене колебались, как от ветра. Неожиданностей здесь было много. Некоторые — на мой вкус — выглядели слишком театрально.
Я быстро осмотрел выделенное мне жилое помещение: несколько небольших светлых комнат, рабочий кабинет с окнами, открывающимися на море, — видеопластический мираж, конечно. Я подумал, что этот вид будет вызывать у меня тоску. От больничных палат мое жилье отделял сводчатый коридор, посередине которого, в майоликовом горшке, вделанном в паркет, стояла тяжелая темная араукария. Ее игольчатые лапы простирались во все стороны, будто она стремилась коснуться проходящих мимо и так напомнить о своем существовании. Двойные двери — вход в малый зал. В нем было много стенных шкафов, радиационных стерилизаторов, вытяжных колпаков; в боковых нишах, закрытых стеклянными дверцами молочного цвета, — химические микроанализаторы, посуда, реторты, электрические нагреватели. В следующем, большом зале царила еще более безупречная белизна: сверкающие, как ртуть, аппараты, кресла из эластичного фарфора. Высокие, расположенные полукругом окна смотрели на широкое поле, покрытое переливающейся тяжелыми волнами зреющей пшеницей.
В другом конце зала покатый пол упирался в матовую стеклянную стену; я не пошел туда, догадываясь, что за этой стеной расположена операционная. Сквозь стеклянные молочно-белые плиты проглядывали еле заметные очертания различной аппаратуры и похожего на однопролетный мост хирургического стола.
Подойдя к следующим дверям, я услышал за ними легкие, частые — несомненно женские — шаги и остановился как вкопанный. «Там Анна!» — мелькнула безумная мысль. Я сейчас же прогнал ее и вошел в комнату. У большого окна стояла женщина в белом. За ее спиной тянулся ряд белоснежных кроватей, отделенных друг от друга матовыми голубыми перегородками. Женщина, очень молодая, такого же роста, как Анна; ее темные волосы ниспадали кудрями.
— Анна… — одними губами прошептал я.
Она никак не могла расслышать моего шепота и все же обернулась. Это была не Анна, а другая, незнакомая девушка, более красивая. И однако, подходя к ней, я все еще искал в этом незнакомом лице черты Анны.
— Ты врач? — спросила она.
— Да.
— Значит, мы коллеги. Меня зовут Анна Руис.
Я вздрогнул и внимательно посмотрел на нее. Чепуха какая-то. Она, конечно же, ничего не знала. Да и вообще, разве это имя носит одна-единственная женщина на свете?
Неверно истолковав наступившую короткую паузу, она улыбнулась и тут же сморщила лоб.
— Ты чем-то удивлен, доктор?
— Нет… то есть… нет, нет, — сказал я, прикрывая замешательство улыбкой. — Просто я слышал раньше только твою фамилию и думал, что это мужчина.
Мы помолчали.
— Сейчас нам здесь делать нечего, правда?
— Нечего, — ответила она немного смущенно и, подойдя к кровати, стала разглаживать без того гладкое покрывало.
— Что ж, если делать нам нечего, остается лишь желать, чтобы и впредь так было, — сказал я.
Мы опять умолкли. На мгновение я прислушался к глубокой тишине, которая, казалось, заполняла весь корабль, однако вспомнил, как шумно было на ракетодроме. Значит, тишина объясняется лишь хорошей звуковой изоляцией.
— Судовой больницей руководит профессор Шрей? — спросил я.
— Да, — ответила она, довольная, что наконец найдена благодатная тема для беседы. — Но его сейчас нет здесь: он отправился на Землю, вернется сегодня вечером. Я разговаривала с ним несколько минут назад.
Откуда-то, словно с невообразимой высоты, донесся тонкий, переливчатый стеклянный звук, похожий на чириканье механической птички.
— Обед! — радостно воскликнула моя собеседница.
«Кажется, ей скучно… уже теперь!» — пронеслось у меня в голове.
Анна жила на «Гее» целую неделю и взялась быть моим проводником по лабиринту коридоров. Широкая движущаяся лестница подхватила нас и понесла над стеклянным потолком центрального парка. Я отметил, что «небо» над парком, если смотреть на него сверху, было совсем прозрачным. Внизу, как под крылом самолета, простирались лесистые холмы.
В фойе столовой я увидел знакомое лицо; это был историк Тер-Хаар, с которым я мимолетно познакомился несколько месяцев назад. Он запомнился мне благодаря одному смешному случаю. На приеме у профессора Мураха соседкой Тер-Хаара оказалась семилетняя дочь одного из гостей. Он попытался было
