Диалоги

конфигураций возможных состояний. Конечно, это совершенно иное «пространство конфигураций», чем в схемах биоэволюции, поскольку речь идет не об отождествлении обоих процессов в их своеобразии, то есть не о сведении перемен социального типа к переменам биологическим, речь идет о поисках механизма, который в определенной степени, с динамически-формальной точки зрения, свойственен им обоим. Быть может, зародышами кристаллизации, обустраивающей «украшательно» и – в культуре – символически и по смыслу, отношения внутри группы (исходного состояния), были половые связи одновременно с отношениями сотрудничества, поскольку продолжение рода и удовлетворение элементарных потребностей, без сомнения, должны были относиться к процессам, какие эволюционирующая группа перенимала из биологической области, докультурной, в область начинающейся социоэволюции. Возникшая изнутри дифференциация (то есть та, действующие силы которой функционируют внутри системы, а не возникают из ее «игры с Природой») в обоих случаях, био– и социоэволюции, ограничена конкретным первоначальным раскладом элементов (генных, докультурных), а также условиями среды, которые должны быть выполнены как conditio sine qua non[56] выживания. При этом, разумеется, само выживание не является чем-то обязательным, то есть гарантированным: когда условия, составляющие его conditio sine qua non, нарушаются в эволюции системы, тогда данное направление биологического или культурного развития становится потенциально самоуничтожающимся.

9. Марковская схема подразумевает существование конечного числа возможных состояний, и неизвестно, действительно ли выполняется это условие какой-либо эволюцией из тех, о которых идет речь, потому что мы не знаем ни в отношении древа биоэволюции, ни в отношении древа культур, «испытали» ли они фактически все формы, какие могли на них потенциально развиться. Численное моделирование на этот вопрос нам ответить не может, потому что доступная этому моделированию сложность явлений (из-за ограниченности наших биологических познаний и машинной памяти, а также несовершенства программирования) значительно уступает реальной. В случае с явлениями социоэволюции проблема еще более сложна; попыток численного моделирования ее феноменов до сих пор не предпринималось.

10. Следовательно, на вопрос, почему в одних общностях функционирует «спартанская» этика, а в других – «дионисийская» или «аполлоническая», почему одни группы подчиняют личность целостности своей структуры, другие же, «либеральные», личность ставят выше «ценностей» всей группы, почему культурная модель личности предстает то в свете всеобщей кротости, то как источник агрессии, почему модели поведения иногда поддерживают и упрочивают проявления положительных эмоций, иногда же любое их обнаружение подавляют как заслуживающее порицания – приходится констатировать, что реализовать состояния, так непохожие одно на другое, удалось потому, что именно эти результаты – после очень длительной серии шагов марковского процесса – были «выброшены» из стаканчика «игры в общество» в качестве ее правил, выбранных случайными факторами.

11. На основании этого можно было бы заключить, что восприимчивость человека («человеческой природы») в принципе не имеет направленности, а для создания общественной группы требуется выполнение ее членами таких условий, которые – для ее же прочности – необходимы, но их недостаточно для объяснения существования многочисленных этических принципов. При этом, однако, нельзя исключать присутствие внешнего фактора «этической селекции» в каждом отдельном случае. Потому что всегда можно выдвигать переживание данной общностью «катастрофического» периода, например голода, эпидемий или других стихийных бедствий, в качестве общественной причины, как селекционного сита, которое способствует упрочению гипотетического принципа «человек человеку волк», когда безжалостность, коварство, соперничество – даже жестокое – обретает характер правила, придерживаться которого необходимо для выживания. Этот прием – гипотетическое принятие направленной на действие причины, ответственной за селекцию, – подводит нас к методологически любопытной дилемме, свойственной марковским схемам.

12. Потому что и в биоэволюции установление ее «беспримесного» протекания, согласно Маркову, есть не что иное, как поведение в соответствии с «бритвой Оккама». Ведь невозможно каждый раз исключить участие в происхождении новых свойств фактора среды, который затем исчезает и никаким исследованием его обнаружить уже нельзя. Все, что мы можем, – это доказать моделированием процессов биоэволюции, что видопроизводная дивергенция может происходить в отсутствие такого фактора, однако это не адекватно утверждению, что фактически именно так было в отдельных случаях; потому что по отношению к любому конкретному свойству мы не сможем выяснить с полной уверенностью, участвовала ли среда в его, свойства, закреплении, или же его обусловила «чистая» флуктуация с последующей марковской стабилизацией через обратную связь. Разумеется, усложняя моделирование, то есть вводя в него также факторы среды, разнообразно (с точки зрения флуктуации) активной, мы можем получить значительное количество разных протеканий биоэволюционного процесса. Но если бы оказалось, что, например, одно и то же свойство может закрепиться в популяции на 35% благодаря «чистой» марковской последовательности, а на 20, 35 и 10% соответственно – благодаря воздействию трех различных факторов внешнего происхождения, являющихся проявлением в среде флуктуации (от которой не осталось и следа) – какой из этих вариантов, основываясь на каких рекомендациях, должен принять исследователь с точки зрения реального процесса? Еще Гиббс заметил, что ретроспекция в серии вероятностных процессов в высшей степени обманчива; когда же мы имеем дело с эргодическим процессом, «уничтожающим следы» своего конкретного пути следования и достигающим определенных состояний последовательностью значительно различающихся между собой состояний, то никакое моделирование не может предположить реального развития (с его диахроническим путем) явления. В процессе исследования можно только выделить комплекс таких путей или последовательностей и примириться с невозможностью обозначить то, что фактически произошло: эта неопределенность отличается от – скажем – гейзенберговской, потому что – без сомнения – исследуемый процесс не был «размазан» на несколько путей, а следовал каким-то одним, но только мы не можем его выделить.

13. Гипотеза происхождения этики в результате превращения случая в стереотип (отклонения от начального состояния – в закономерность, повторяемую в поколениях) является – prima facie – «лучшей» методологически, чем гипотеза происхождения этики благодаря «исчезающим» причинам (переживаниям, например, «катастрофического» периода), поскольку представляет достаточный механизм и, одновременно, более экономичный, чем вторая, если принять во внимание необходимые действующие факторы («сущности» в понимании Оккама). Однако гуманитарными умами вторая гипотеза принимается легче, поскольку она обнаруживает, что нечто с точки зрения внешнего человека отвечает за создание конкретной этической системы; правда, признание ее приводит к дилемме: возникает ли этика «более гуманная» попросту тогда, когда отсутствуют проблемы (катастрофы), или же anima humana[57], однако, naturaliter bona est[58], то есть возникновение этики требует, в свою очередь, наличие фактора «положительной этической селекции»? Но трудно сохранять гипотезы в такой простой форме, потому что они основывают линейность фактора «этической селекции» (от недостатка к изобилию, от «жестокости» среды к такой же «деликатности», от угрозы к блаженству), в то время как этому не соответствует многомерный «призрак» действительно наблюдаемых систем этики в первобытных культурах. Это только мы здесь сознательно их упростили, утверждая, что всех их можно бы было разместить по одинаковой шкале. Таким образом, раз определение однозначной зависимости этических систем от влияющего на них фактора среды недопустимо, поскольку нельзя осмысленно говорить о том, что «гуманные» этические системы возникали якобы в «лучших» в бытовом смысле условиях (и наоборот), вернемся к схеме, по которой связные этические системы возникают благодаря влиянию бессвязных нарушений, исходящих от окружения, и таким образом мы заново открываем марковскую природу всего явления этикогенезиса как вероятностного перехода групповой морали через последовательные состояния к состоянию, которое оказывается стационарным – то есть выполняет роль «поглощающего экрана».

14. Марковский процесс принципиально не обладает памятью и обозначает вид «обучения», в высшей степени неэкономичный. Память об историческом прошлом функционирует в первобытной культуре неуверенно и неточно. Этикогенезис был в ней явлением таким неспешным, что действия, формирующие поведение общности, как-то ускользали от ее внимания. Как мы уже видели, спорной является локализация стохастического механизма, который закрепляет культурные образцы, но если среда принимает участие в генерировании марковской последовательности, это сотрудничество невозможно представить схематически,