подборке виртуальных «назначений». Фактором, который, так сказать, «энергетически раскручивает» эту взаимную подгонку взаимодействий, который жестко ограничивает случайный разброс событий (поступков) до тех пор, пока они не станут названиями, этим фактором является производная процесса адаптации (эта производная в перцептроне смоделирована, поскольку перцептрон «не заинтересован» в распознавании геометрических фигур, поэтому он мог возникнуть только искусственно – но пчелы «заинтересованы» в наличии сигнализации мест кормежки, и группа людей, подчиненная социализации, «заинтересована» в обретении кода руководства группой).
Таким образом, когда случайность переходит в закономерность, в качестве инварианта возникает семантика. Это, понятно, связано с тем, что до значения «табу», как и вообще до какого угодно лингвистического значения дорогой физической селекции мозгов добраться невозможно, потому что речь идет о поисках того, что – как физическое явление (как лингвокреативное взаимодействие) – уже с прадавних времен не существует. Мы можем наблюдать как бы запоздалые в застывании своей динамики результаты полузабытых причин; как если бы физик наблюдал камни, которые падают не потому, что их отпускаешь из рук в поле тяготения, но потому, что когда-то они так падали и «запомнили» это поведение.
Таким образом, программа «физикализации культуры» представляется утопией во все времена. А если бы ее можно было реализовать, ценности оказались бы – сущностями «излишними» в представлении Лапласова демона (как «
Известно следующее утверждение создателя перцептрона Розенблатта: перцептрон из элементов, первоначально соединенных совершенно случайным образом, может начать функционировать (распознавать формы), только если число составляющих его элементов бесконечно.
То есть только «бесконечный перцептрон» может начать действовать вообще без предварительной организации. В то же время, чем выше уровень первоначальной организации, тем меньшим может быть количество элементов, то есть тем более простым оказывается перцептрон. (Это утверждение называют теоремой самоорганизации.)
Это исключительно важное утверждение невозможно, к сожалению, применять в биологии непосредственно, поскольку нервная система не является перцептроном, ни простым, ни иерархическим, а степень предварительного программирования (наследственного) ее отдельных подсистем подчинена наверняка не одному какому-нибудь принципу. Но соответственно переформулированная эта теорема может служить классификатором типичных эволюционных ходов, касающихся конструирования систем согласно их переменно подпитываемой «информационной почве возникновения законов строения» в качестве «пограничного промежутка территорий», распознаванием которых может воспользоваться особь – мозгом, вид – генетически-популяционно. Специализация ведь тоже может быть способом «овладения знаниями». Теорема самоорганизации, соответственным образом детализированная, может кое-что сообщать о потолке информативного распределения мозгоподобных систем. Но об этой возможности будущего вторжения перцептронной техники в область эпистемологии мы здесь упоминаем только вскользь.
Аксиологическая эволюция в качестве коррелята биологической эволюции с трудом поддается моделированию, так как то, что мы можем смоделировать, как правило, является банальным случаем. Если можно так сказать, мы получаем в виде моделей то, что сами же и задумали, поэтому в познавательном смысле такие эксперименты имеют характер тавтологии. Самоорганизацию, которая систему, аксиологически нейтральную, превращает в аксиосоздающую, мы реализовать не можем. Гомеостат же, который периодически, при слабеющем напряжении своего зарядного устройства ищет источник подзарядки, то есть такой, который в условиях энергетического голода предпочитает захват электрического контакта всем другим точкам пространства, в котором он обращается, не был подобным образом доработан воздействием некоей электрической эволюции, но поведение его является результатом предварительного программирования, включенного в его структуру (то есть в зависимости от того, как подключены его электрические сети), а следовательно, в этом смысле он детерминирован, как и трамвай, только в него заложены «предварительно детерминированные рельсы». Гомеостат – «истинный» аксиогенератор – только тот, какой от отметки аксиологического нуля, характерного для «обычных» предметов как физических объектов, переходит в состояние некое «личной адресованности» автоконсервирующего знания (о том, что он «должен» сделать, чтобы сохранить активность). Гомеостат, который бы «исключительно сам» и «быстро» был бы способен понять, «что он должен сделать» для автоконсервации, это как раз и есть бесконечный перцептрон Розенблатта; однако если целый мир как окружающая перцептрон среда – это вид экрана, на котором появляются фигуры, окружение живого гомеостата необычайно сложно. Тогда только чистейшая случайность определяла бы то, какой из бесконечных перцептронов научится отличать треугольники от квадратов, какой – зелень травы от алости маков, а какой – автоконсервацию от самоуничтожения. Однако было бы достаточно, чтобы один такой перцептрон из триллиона или квинтиллиона сохранился – а с ним чтобы сохранился принцип его функционирования, – и вот уже в нашем распоряжении начало «обычной» природной эволюции как гомеостаза. Поскольку, как мы видим (на том, что здесь представлено естественно наглядным примером, а не попыткой реконструировать биогенезис!), все эти «пол», «четверть» и даже «три четверти» гомеостата подвергаются быстрому уничтожению в случайных отклонениях и колебаниях окружающей среды, и только почти «индивидуальные», всесторонне самодостаточные системы сохраняются благодаря усилиям «выученной» автоконсервации, именно это и отделяет в мире физические объекты, не являющиеся ни ценностно-производными, ни ценностно- изменяемыми, от гомеостатов, в этом смысле «вдвойне подчиненных аксиологии». Поскольку они и ценности обнаруживают (своим выборочным поведением), и сами, будучи гомеостатами лучшими или худшими, могут быть оцениваемы согласно критериям инструментальной способности – к самосохранению.
Таких организмов, которые бы с нуля должны были обучаться определенному минимуму функций для выживания, в природе быть не может. Этот необратимый урок получила – своим возникновением – биосфера. Различные по виду организмы различны прежде всего тем, является ли их информационная насыщенность системно однородной или же обнаруживает системные градиенты. Некоторым образом, почти все физиологически активные виды тканей насекомого информационно почти неизменяемы, а это значит, что при рождении насекомого его белые кровяные тельца «знают все, что должны делать», аналогично его нервным узлам. Максимум же анизотропии в подобном знании обнаруживается у млекопитающих: хотя белые кровяные тельца сосунка точно так же насыщены информацией о функциональности, как и белые кровяные тельца философа, но мозг младенца – это почти вакуум в информационном смысле в сравнении с мозгом философа (или вообще взрослого человека). Но все организмы являются гомеостатами, чуть только они начинают формироваться; ведь и невежество сосунка велико не настолько, чтобы он не смог отличить молока как еды от бензина. В этом смысле аксиологический минимум, аналогичный гомеостатическому, присутствует в любом организме. Директива выживаемости определяет детерминированность каждого элемента той совокупности, которая составляет предмет биологии.
То исключительное значение, какое в настоящее время приобрело понятие обратной связи, не должно умалять факта, что такие связи являются главными опорными элементами системного самосохранения и динамичными формирующими процессов обучения – однако преимущественно только в таких гомеостатах, которые фактически уже являются гомеостатами, и не всегда в таких, которые являются только системами, находящимися на пути, ведущем к состоянию гомеостаза на основании некоего подобия. Обобщая, можно сказать, что когда тот вид нарушений, каким является произведенная система, мог бы представлять собой последовательность, аналогичную и в повторениях, как аналогичными являются повторения, например, одной и той же проигрываемой грампластинки или той же самой последовательности ходов какого-то дедуктивного действия, или если бы существовала среда с особенностями некоей «гармонии до установления законов», то функцию гомеостата в такой среде могла бы выполнять система, не имеющая обратных связей, снабженная только датчиками – спусковыми крючками однонаправленных реакций. Минимальным тут является требование, чтобы среда одним импульсом сигнализировала начало серии нарушений или трансформаций, а система, которая должна в этой среде сохраниться, ответит адекватной реакцией, поскольку благодаря полученному от датчика сигналу она приведет ее в действие. Разумеется, только в исключительных условиях, например в цифровой машине, возможна подобная «дедуктивно неизменяемая» среда, и потому же природные гомеостаты – живые организмы – вынуждены применять корректирующий механизм обратных связей даже тогда, когда саму программу функционирования им