целенаправленным устройством. Таким образом, поиски «целей эволюции» лишены какого бы то ни было эмпирического смысла, если этот вопрос выходит за рамки желания установить, каковы возможности распространения биоэволюционного процесса во времени и пространстве, то есть каким образом условия эргодических теорем устанавливаются в процессе планетарного развития жизни. Можно, например, рассматривать отдельные организмы, а также отдельные органы в качестве предварительных конструкций (по теории предикторов), но нельзя аналогичным образом рассматривать в качестве некоего предиктора – земную биосферу. Поскольку на самом деле организмы – это ярко выраженные и очень функциональные предикторы, а биосфера является недостаточно сплоченным целым, чтобы ее можно было ставить рядом с подобными устройствами. Напротив: в ее поведении в целом обнаруживаются определенные функции, которые можно отождествить даже с гомеостатическими, даже (представляющими собой их часть) – предикторскими, но это и гомеостат, и предиктор, отличающийся от организмов очень существенным образом. Если активное сосредоточение на ценности – это, в конце концов, то же самое, что и оптимизация ультрастабильных состояний, развитие науки пойдет таким образом, что биология с физикой встретятся как бы на полпути; при этом первая отбросит балласт в высшей степени анахронических терминов из области аксиологии в их внеинструментальном аспекте, а вторая поглотит сферу инструментованной проблематики ценностей в разделах теории антиэнтропийных систем – как во фрагменте общей теории физических систем.
II. Биология и технология
Введем теперь два элементарных понятия: гомеостата минимального и гомеостата идеального. Минимальный гомеостат – это такой, который является для данной среды, то есть обозначенных условий амплитуды помех, реализацией самосохраняемой системы, наиболее экономичной в энергетическом и материальном отношении, при соответственной надежности.
Идеальный гомеостат – это такой, который максимум самосохраняемой функциональности обнаруживает в максимальном количестве сред, разнообразных в отношении помех. Это еще, конечно, не определения, на которых мог бы что-либо основывать биолог-аксиометр, поскольку они не учитывают многих условий. Так, например, «самосохранение» можно интерпретировать по-разному: как структурно-материальное или как только структурное, или в конце концов обозначать только совокупность неизменных параметров их обоих и т.д.
Гомеостаз как действие против помех означает конфликтную ситуацию, и поэтому его можно описывать на языке теории игр. Можно и злоупотреблять языком этого описания. Если, например, камни падают с обрыва в ручей, то мы можем принять, что и это есть некая «эволюционная игра». Камень округлой формы оказывает при перекатывании наименьшее сопротивление, поэтому он переместится по ручью дальше других. Тогда мы скажем, что это «топологическая эволюция», в которой выигрывает то, что оптимализирует форму наибольшим приближением к форме шара; «целью» розыгрыша является достижение шарообразными камнями моря. Это описание верно представляет факты, но неправомерно их помещение в телеологической структуре, потому что границы «системы» и событий в ней выделены безапелляционно (способом не совсем произвольным, но подогнанным несоответственно оккамовской бритве, потому что дистрибуционная убедительность совокупности фактов окажется недостаточной для того, чтобы мы были вправе гравий в ручье назвать «эволюционирующей системой»).
Если разрешить аксиометрию гомеостатов, то тем самым смогут существовать очень хорошие, хорошие, посредственные и никчемные гомеостаты, причем эти последние уже не будут гомеостатами, как топор не является плавающим объектом.
До сих пор мы говорили о ценностях гомеостатов как автоконсервации потенции, обнаруживаемой с помощью функционального теста. Такая их оценка сопряжена с функцией производства ценностей. Идеальный гомеостат является таким пределом измерительной шкалы, где эта аксиологическая двойственность («быть ценным» и «оценивать») переходит в единство. Потому что, раз быть совершенным гомеостатом – это то же самое, что одинаково справляться с любыми помехами в любой среде, для такого гомеостата ничто не может быть как событие «вредным», а следовательно, и «плохим». Таким образом, идеальному гомеостату «все равно», где его поместить, потому что никакие внешние состояния не могут его собственного состояния ни ухудшить, ни улучшить (потому что он уже «совершенный»). В то же время, чем дальше гомеостат от этой границы шкалы, тем явственней оказывается – ценности производящий, на ценности сориентированный, он обнаруживает «свой интерес»; одни события ему вредят, и их – как имеющие для него отрицательную ценность – он будет избегать; другие – с положительной ценностью – являются объектом преследования. В свою очередь, на противоположном конце шкалы, там, где гомеостаз прекращается, опять исчезают ценности, на этот раз уже все: теперь потому, что объекту, который не может использовать никакие события «лично», для автоконсервации, все они «одинаково ни к чему». Это естественная ситуация валуна или горсти земли с их «равнодушием», «аксиологическим нейтралитетом».
Живые организмы, поскольку они все время просеиваются через эволюционный фильтр, принадлежат к гомеостатам «хорошим», то есть функциональным, хотя не являются «совершенными» (для каждого можно выделить помехи, приводящие к их уничтожению). Устройства, которые мы создаем искусственно в виде, например, компьютеров или перцептронов, своими функциями моделируют изолированные параметры гомеостаза, а не его оперативную целостность, и это нас сбивает, когда мы хотим установить, производят ли они ценности (по своему выбору).
Современный технолог своими конструкциями заполняет естественный пробел между пассивными физическими объектами и полностью функциональными органическими гомеостатами. Правда, этот пробел и прежде не очень-то пустовал, потому что трудно сказать, принимает ли вирус решение, начиная наступление на клетку, или же это обычный акт одной из химических реакций катализа. Если бы мы прислушивались к кибернетикам, создающим логические устройства для принятия решений, нам пришлось бы признать, что вирус тоже принимает решения, однако в таком случае то же самое делают молекулы хлора, соединяясь с содой в поваренную соль, а обычный электрический звонок оказывается таким логическим аппаратом, который без устали попеременно сообщает «да» или «нет». Логики поступают на законном основании в том смысле, что ряд физических явлений они относят к области логики, раз это дает изоморфизм обеих территорий. И только с очень относительным приближением создатель перцептрона вправе объявить, что устройство, распознавая определенные формы, тем самым придает им положительную ценность, поскольку она возвышена ценностью других форм. Так можно сказать, только если помнить о том, что все это производные явлений, взятых из гомеостаза и лишь в него полноправно вписанных. Разумеется, технолог мог бы в конце концов построить настоящий гомеостат. Перед ним открылись бы тогда два пути: или – конструкция устройства, черпающего солнечную энергию для автоконсервации (тогда оно бы могло быть стационарным, потому что на земле везде, хотя бы время от времени, светит Солнце), или же – создание системы, которая бы сама, активно перемещаясь, искала источники энергии. Таким образом, общие соображения, хотя и не связанные с дихотомией органических форм планеты, ставят конструктора в ситуацию выбора между проектами, один из которых является функциональным гомологом растений, другой – животных.
Признание правомочности телеологического подхода, и как следствие – аксиологического в биологии как эмпирической дисциплине, – представляет собой предварительную аккредитацию определенной исследовательской позиции, однако еще не предопределят, располагает ли современный исследователь теоретическими и техническими средствами, позволяющими реализовать программу объективной аксиологической экспертизы. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что если биология и ожидала помощи со стороны других дисциплин, то уж меньше всего – со стороны технологии, понимаемой как инженерно-конструкторская деятельность. Так было по крайней мере каких-то сорок лет назад. И однако же именно эта помощь сейчас начинает иметь решающее влияние в успехе – в том числе и теоретической биологии. Конечно, между конструктором и биологом существует серьезное различие. Во-первых, биолог исследует данные системы, которых сам он не конструировал, из-за чего ему не известна ни их «цель» в функциональном предназначении, ни детальная характеристика системных подчиненных комплексов. Конструктор же всегда имеет заданную цель и, поддерживаемый ею, создает проекты, а потом воплощает различные варианты устройств, причем – это следует подчеркнуть – обычно его предварительное знание – о свойствах создаваемого – полно пробелов. Поэтому многие – особенно комплексные, сложные – системы конструктор не создает, основываясь исключительно на расчетах, теоретико-прогностически, но скорее
