это в полном барокковом великолепии фантастических одеяний и мундиров, Секретари и Подсекретари Состояния Звуков, и Тромбона, и Валторны, и Треугольника и т.д., и т.д. Думаю, что прекрасная Архитектура интерьера этой суперфилармонической Консерватории содержит некоторые возможности, а что касается самой музыки, то есть оркестра, то припоминаю забавные рисунки Гранвиля, но, конечно, с моей стороны это никакие не намеки, а только ассоциации. Гориллиум – это обычная чудовищная четырехметровая обезьяна, которая обычно сидит в шкафу и Мокрым Горячим Оком наблюдает за оркестрантами через маленькую решеточку в шкафу. Король обычно лежит в Коронной Пижаме и только Пятку Ноги Босую, Голую, но Королевскую, из-под занавеса показывает, а Капельмейстер дирижирует у пюпитра с балдахином, напоминающим переносный алтарик. Как Вам это?
Третий рассказ[270] – это история Робота-Гуманиста, который занимается Белковыми существами, то есть Члеками, Чляками, Блядавцами, Клеентами, Хлюпнями, Лепняками, Липнями и прочими полужидкими. Среди прочего случились с ним такие приключения: он был атакован некоторым Космическим Зондом, с антеннами, радарами, ногами и руками, который искал Смысл своего Бытия, потому что уже не помнил, кто его создал и зачем. Потом он встречался с Королем или Властелином многих Зондов, Маринером XXVI. И наконец, принимал участие в экспедиции, которая охотилась на некоего Раба-Кита. С ним было так. В некотором государстве строили Драконов, чтобы иметь центральное отопление и промышленность, поскольку, как известно, драконы извергают высококалорийный огонь. Но драконий дым вызвал экологическое загрязнение среды. Ученые там выдумали Теорию Концентрации Драконов, будто бы пара больших не будет дымить так сильно, как много маленьких. Но один колоссальный Концентрат стал угрожать всему государству, и чтобы его обезвредить, из жителей построили так называемого Раба-Кита, что-то вроде Контрдракона. Этот Раба-Кит дракона фактически прикончил, но потом сам не захотел разъединяться, а наоборот, провозгласил себя Государством, у Которого Выросли Ноги, и постановил Аннексировать то государство, которое его создало. И вот мой Робот приехал и принял участие в исследовательской экспедиции, которая должна была наблюдать Обыкновения и Привычки Раба-Кита, но он ночью съел экспедицию вместе с палатками, прицепами, амфибиями, вездеходами, полевой кухней и стоянкой. С этого момента они проживают в его Желудке, огромном, как Морское Око, и плавают по поверхности Желудочного Сока на амфибиях, а когда пищеварение заканчивается, сходят на сушу, то есть на дно желудка, и находят там много предыдущих экспедиций, которые ведут друг с другом затяжные схватки, ученые подсиживают друг друга, а поскольку Раба-Кит сожрал их уже великое множество, то там возникла почти административная структура местной науки, а значит, есть авансы, отпуска и т.п. Мой Робот в одиночку отправляется к Голове Раба-Кита и там находит Пьяное Руководство, которое Наукой вообще не интересуется, потому что и так замечательно развлекается. Ну и там разные интриги, кто будет сидеть в желудке, кто пойдет в голову, а кто, может быть, будет сослан в ж...
Как Вам это нравится? Хотя в деталях эти вещи при чистописании могут подвергнуться мелким изменениям, скелетно будут такими, как я написал. Мне видится тут много возможностей. Желудок Раба- Кита и тому подобные кусочки. (Раба-Кит – это как бы гигантский макет, передвигаемый десятками тысяч маленьких человечков, которые исполняют функции мышц, как галерные каторжники, более-менее.) Что скажете? Мне кажется, тут множество путей. Можно, например, спародировать некоторые ксилографические техники, типичные для девятнадцатого века. Или можно взять из палеонтологического атласа какого-нибудь Бронтозавра и сделать его Разрез, а в центре расположить Научно-Исследовательские Институты, также рассеченные. Людей можно трактовать в духе Теста, Недотеп, Непропеков (они так и называются Непропеки), то есть можно тянуть с разных сторон. Дома у меня есть серьезная немецкая Книга о роботах разных времен, и я охотно бы ее Вам подбросил, но только когда вернусь, а вернусь я 1 июля, а если раньше вернусь, то сразу же постараюсь Вас найти, потому что я очень заинтересован в Ваших рисунках к этому изданию. А поскольку Вы уже не раз обещали мне тщательную замечательную работу к чему-нибудь такому, как «Кибериада», то я рассчитываю на выполнение обещания. Добавлю также, в качестве Импульса, что «Кибериада» наверняка должна быть полностью издана в ФРГ и также будет издана в США. Эти два издания будут железно, а американское автоматически связано с лицензионным английским изданием в Faber&Faber, так что если, Пан, проиллюстрируешь книжку, то сразу даже и не скажу, как далеко понесутся иллюстрации, кто знает, не облетят ли Планету как Спутник.
Рассчитывая на то, что Вы находитесь в Добром Здравии, прошу меня не забывать и сердечно приветствую из этого невероятного Закопане, где ежедневно льет от 3 до 6 раз, чертовски холодно, ночью или замерзаем, или гремит, потому что буря, и вообще толпы, сезон почти в разгаре и можно свихнуться.
Сердечно
Станислав Лем
Владиславу Капущинскому
Дорогой пан профессор,
благодарю за письмо. А поскольку слишком совершенная гармония, царящая в нашей переписке в виде сходства взглядов, не может пойти на пользу этой переписке, я осмелюсь начать с того, что не является нашим общим согласием. Итак, такие выражения, как «специальная сатисфакция», вы считаете «ненужными чужими выражениями»? Дорогой пан профессор, я сдавал экзамен блаженной памяти профессору микробиологии ЯУ[271], который был таким яростным пуристом, что нельзя было при нем называть калории иначе, как «теплостки», и даже на «термометр» он гневался. Я считаю такое поведение крайностью, в общем случае даже вредной в культурном отношении. Одним из наиболее гибких языков считают английский, который присваивает чужие выражения с чрезвычайной легкостью, так что не имеет «собственных» названий, к примеру, для 90 процентов телесных органов: и именно этим языком англосаксы завоевали мир. Что касается польского, то, что он веками проходил латинскую школу, ни капельки ему не повредило, это видно хотя бы в памятниках нашей литературы: кто – мало кто! – пишет сейчас так же прекрасно, как писал Пасек[272], хотя, конечно, свойственное тому времени употребление макаронизмов и включение целых латинских периодов в польский текст было лишь исторически обусловленной претенциозностью. Ну и что с того, если для определений мы будем использовать исконно польские или славянские слова, «давая отпор» всем чужеземным? Загаживание, засорение и тягостное обеднение современного польского языка возникает не от того, что мы включаем в него слишком много чужих слов, это результат главным образом окостенения мысли, идиоматического склероза, слогановости и навязчивого господства банальностей. Я согласен с вами, когда вы говорите об излишней сложности моих небеллетристических текстов – настолько, что я сам при более позднем чтении вижу непропеченные фрагменты, но зачастую это возникало потому, что когда я воевал с языком, у меня довольно часто еще не была сформирована выразительная мысль, я сам запутывался; но я никогда не стремился сделать написанное излишне «ученым» и высокопарным.
За критические замечания с конкретными адресами спасибо. То, что можно будет, как ляпсус с Пирксом, я когда-нибудь поправлю, может быть. «Возвращение со звезд» трогать не буду, и меня там раздражает даже не столько психологическое неправдоподобие эротических реакций героя, сколько его общая сентиментальность и та крепость так называемых «сорвиголов», как когда-то говорили во Львове. Чтобы это исправить, нужно было бы переписать книгу от начала до конца. «Астронавтов» и «Облако» даже не думаю защищать, и вы хорошо знаете об этом. В то же время против космонавтики со сверхсветовыми скоростями попросту не имеет смысла возражать, это нужно проглотить, как дьявола в «Докторе Фаусте», иначе каждое такое произведение как бы автоматически проваливается в эмпирическую недействительность. – Хердер, который в США будет издавать серию моих книг, весьма разумный издатель, присылает мне фрагменты переводов, которые получает от разных переводчиков. Знаменитостей среди этих спецов пока не обнаружилось, но то, что издатель проявляет добрую волю и желание, уже хорошо.
«Голем» – это разговоры ученых с гениальным (коэффициент интеллекта – 600) компьютером, поэтому такой тип не может говорить что попало. Пока что того, что он сказал о математике, никто понять не может, так что это крепкий орешек. Впрочем, я пока отложил эту книжку, как и вообще все, потому что тут на меня свалилась куча жизненных хлопот. Приехал к нам 17-летний милый хлопец из США, племянник жены, ненадолго в Польшу, и LOT[273] где-то потерял его багаж, мы набегались, пока нашли эти чемоданы, потом за ними пришлось съездить в Катовице, потому что сам LOT пальцем не шевельнул, а на следующий день по прибытии гостя у моей жены выскочил диск, и 10 дней она
