Мой взгляд на литературу

Затем приходит фатальный вопрос низших уровней лексики, синтаксиса. Не все тут безнадежно, поскольку английский язык содержит в себе довольно много латыни (что не удивительно, если учесть, сколь долго англичан давили римляне), но тут все сложно, ведь большинство говорящих по-английски не отдает себе отчета об этой «латинизации» собственного языка. Создание неологизмов кажется легким делом, но в сущности это противная работа. Неологизм должен иметь смысл, хотя и не должен иметь собственного смысла: это смысл должен в него вносить контекст. Но очень существенным является вопрос: можно ли, имея перед собой неологизм, выйти на пути тех ассоциаций, которые имел в виду автор? Вот, если бы я захотел вместо «публичного дома» использовать неологизм, мог бы ввести термин «любежня». Но потребовалось бы, чувствую, недалеко от этого слова разместить такое, которое может с ним ассоциироваться, слово «беготня». Если «беготня» не появится, могут пропасть ассоциации комического характера (сексуальная беготня – половой марафон – etc.). Этот пример пришел мне в голову ad hoc. Конечно, он служит экземплификацией того, о чем идет речь, но ни в коей мере не помогает при переводе. Отход от оригинального текста во всех таких случаях является требованием, а не только дозволенным приемом.

Таким образом, возникает впечатление (потому что наверняка я этого не знаю), что некоторые качества «Кибериады» возникают из явления, которое я назвал бы контрапунктностью, размещенной в языке, – контрапунктностью, основанной на противопоставлении разных уровней языка и различных стилей. А именно: в слегка архаизированных стилистически рассуждениях появляются термины stricte физические, причем, самые свежайшие (берейторы, – но держат в руках лазеры; лазеры – но у них есть приклад; etc.). Стиль в известной мере противостоит словам: слова удивляются архаичному окружению; вообще-то это принцип поэтической деятельности («слова, удивляющиеся друг другу»). Речь идет о том, чтобы «ни одна сторона» определенно не могла победить. Чтобы произведение не было перетянуто ни в направлении физики, ни в направлении архаики – таким образом, чтобы был баланс, чтобы тут держалось какое-то колебание. Это вызывает некоторое «раздразнивание» читателя, результатом которого должно быть ощущение комизма, а не раздражение, конечно...

«Послушайте, милостивые государи, историю Запрориха, короля вендров, дейтонов и недоготов, которого похоть до гибели довела».

A) Запев взят из «Тристана и Изольды».B) Запрорих является Теодорихом, скрещенным с прорехой и запором. C) Из остроготов я сделал недоготов; видимо, потому, что «недоготов» наверняка ассоциировалось у меня с чем-то недоГОТовленным. D) Дейтоны – это просто из физики, – дейтроны, etc. E) Вендры – это венды, древнее наименование славянских племен («р» добавилось, чтобы приблизить к ВЕДРУ)[284].

Конечно, если бы я писал аналитически, следуя словарям, то в жизни ни одной книжки бы не написал, – все само перемешивалось в моей страшной башке.

Что я могу Вам предложить? A) идиоматику современной стратегии, любовницы Пентагона (откуда пошло MOUSE – Minimal Orbital Satellite, Earth[285], всяческие Эниаки, Гениаки[286] etc.) – MIRVы (Multiple Independently Targeted Reentry Vehicle[287]), ICPM (это уже я: Intercontinental Philosophical Missile[288]); second strike capability[289] etc. Вы сведущи в этой прекрасной лексике? Она скрывает в себе великие гротескные возможности. B) Сленг, конечно.C) Кто-то, достаточно широко известный для читателей, но, как я уже говорил, не знаю, кто: какой-то исторический писатель, соотвествующий Дюма во Франции, Сенкевичу в Польше (но Дюма был намного беднее в языковом отношении). D) Кибернетическо-физическая лексика (ее можно разбивать, или освежать идиоматические слепки – feedback – feed him back[290] – не знаю в эту минуту, что бы можно было с этим сделать, но представляю себе контекст, в котором это можно было бы использовать для намека на обыденность, основанного на кибернетическом термине). E) Ну и ЮРИДИЧЕСКИЙ язык! – язык дипломатических нот, языков правовых кодексов, язык написанных конституций etc. Прошу не бояться бессмыслицы! (В «Сталеглазых» присутствует Комета-Бабета; конечно, исключительно из-за аллитерационной рифмы, а ни из-за какого смысла; аналогично можно сделать planet Janet, cometary commentary etc.) Даже совершенно «дико» всаженное слово обычно подвергается переработке в контексте и исполняет тогда функцию локального орнамента или «остраннителя». Затем – контаминации (strange- estrangement[291] – если удастся в это вбить strangulation[292], может из этого получиться что-нибудь забавное). Впрочем, разве я знаю!

Nb, заметка на полях – в некоторых частях «Рукопись, найденная в ванне» была написана белым ритмичным стихом (разговор священника с героем после оргии). Ритм иногда очень увлекает, но слишком злоупотреблять этим не следует, это я уже знаю.

Недостатки при умышленном их увеличении могут стать достоинствами (cometary commentary about a weary cemetery). Пишу это Вам, поскольку смелость не приходит сразу. Даже наглость, нахальство тут необходимы (в языковом отношении, разумеется). Это можно заметить, сопоставляя довольно несмелые «Сказки роботов» с «Кибериадой», или первую часть «Киб[ериады]» со второй, в которой разнузданность уже господствует. (Nb, я составлял тогда длинные списки слов, начинающихся с «ceb-ceber-ceber» – и искал корни с «ber», – чтобы создавать кибербарисов и т.п. Можно бы: Cyberserker, cyberhyme; но это не звучит так хорошо, как в польском. (Впрочем, вам должно быть виднее.) Можно также строить фразы из «мусора» (обрывков модных «шлягеров», детских стишков, поговорок, смешивая все это без малейшей жалости).

Желаю успеха!

Сердечно,

Станислав Лем

Майклу Канделю Закопане, 9 июня 1972 года

Дорогой пан,

добралось до меня ваше письмо от 25 мая, в котором вы пишете о двух делах – о словотворчестве в славянском и английском языках, и о «Рукописи, [найденной в ванне]». По первому вопросу мне, к сожалению, нечего сказать, кроме признания вашей правоты. «Кибериада» является «искусственным» произведением в том смысле, в каком я понимаю «искусство» – и не может быть ни для оригинала, ни для перевода, рецепта, то есть теории, подобно тому, как не тот прыгает выше в легкой атлетике, кто в совершенстве изучил теорию прыжков...

А вот о «Рукописи» я хотел бы с вами поспорить, не в интересах книги, это меня не волнует, а в интересах истины. Она более реалистична по духу, нежели вы можете судить. Она исходит из версии государства, которое создал сталинизм, как, пожалуй, первый тип формации, в котором существовала очень мощная вера в некоторый Абсолют, хотя и был он в целом чисто временно локализован. Вы могли бы заметить, что логический анализ Евангелий обнаруживает различного рода противоречия и даже возможные бессмысленности, что, кстати, привело некоторых теологов к мысли о том, что Иисус был параноиком. Так, например, проклятие смоковницы не удается ничем обосновать, поскольку можно доказать, что в то время, когда Иисус ее проклял, смоковницы в Палестине вообще не могут давать плоды: не та пора! Так вот, credenti non fit injuria[293]. Вера, между прочим, проявляется таким образом, что все prima facie противоречия или паралогизмы переходят из категории «должно» в категорию «есть». Я должен подчеркнуть, что версия сталинизма, которую Оруэлл и его последователи распространили на Западе, является фальшивой рационализацией. Для «1984» существенна та сцена, в которой представитель власти говорит О’Брайену, что образ будущего – сапог, топчущий лицо человека, – вечен. Это демонизм за десять копеек. Действительность была значительно хуже потому, что она вовсе не была так отменно последовательна. Была она абы какой – полной небрежности, разгильдяйства, бессмысленности, даже настоящего хаоса, балагана, – но все эти позиции «должно» вера переносила в категорию «есть». Пример, взятый из романа, – это сцена, в которой герой бородавки какого- то старого кретина интерпретирует как знаки, свидетельствующие о всеведении Аппарата, распространившего над ним свою власть. Ибо, если уж единожды решили, что это ЯВЛЯЕТСЯ неким