нечего, но я отчаянно рада нашей отдаленности от места событий.
– Думаю, на сегодня это все, – констатировал Карабас, когда через полчаса улица стала снова пустынной.
– Сиди уж. Или приспичило?
Правильный вопрос. Наводящий на размышления. А если приспичит мне?
Эти-то точно найдут закоулок, чтоб облегчиться. Хорошо мужикам живется. Как собаки, орошают, где хотят. По-моему, демонстративное писанье на улице даже вошло в моду. Если вспомнить – каждый день хоть раз вижу писающих мужчин.
Появилась мама. Преображенная новой одеждой. Не дом, а цилиндр фокусника. Сначала в шляпу кладут цветок линялый, бумажный, а вынимают живой, яркий. Или пушистого кролика. В данном случае сравнение с кроликом неуместно. Мама скорее похожа на рысь. Ноги длинные, масть рыжеватая, в походке сплошная пружинистость, свойственная подлинным хищным кошачьим.
Карабас восхищенно присвистнул. Отворил дверь и намылился вслед за объектом.
Разнаряженного сыщика вовремя остановили на гибельном пути. В таком прикиде он приметнее, чем ходячий Исаакиевский собор. Карабас злился, но на охоту отправился Барабас.
– А она у тебя ого-го. Ты погляди, какая эффектная! А ножки! На таких каблуках, а походка!
Неприязненно ожидая продолжения тирады, я поймала себя на мысли, что сейчас мне впервые предстоит узнать мнение постороннего человека о моей маме. Молодого мужчины. Который, забыв, с кем имеет дело, не собирался скрывать своих кобелиных восторгов. С мыслью, что мама может активно нравиться противоположному полу, надо было свыкнуться.
С первого раза у меня не получилось. Хотелось нахамить, заклеймить, дать в ухо, хлопнуть дверью. Так, чтобы она не мучилась и отвалилась. Потом подумалось: наверное, я недооценила маму и переоценила себя. Мне нравится производить впечатление на мужчин. Плотоядный взгляд бодрит и привносит в будни приятное разнообразие. Только раньше я считала сексуальность прерогативой молодости. Все, кто старше тридцати пяти, предназначены для чего-то другого, более прозаического. Недавно так кошмарно обозначенного Барабасом. Кому за тридцать – не конкурентки постоянно прибывающему молодому поколению активных охотниц за добычей. Еще не старые, но уже не молодые. Молодые – это я. А те, кто младше, – просто паршивки сопливые, если не сказать хуже. А те, кто перевалил за тридцатипятилетний рубеж, должны сидеть дома, варить супчик и цепляться за собственных мужей. Раз ничего более увлекательного им не светит.
Всем своим видом Карабас доказывал обратное. А ведь на меня он ни разу так не взглянул, хоть я не очень-то и старалась. В этом деле я вообще считаю стараться ниже своего достоинства. Больно надо!
Мама тоже не старалась, однако сразила с первого взгляда. Черное ехидство заставило меня уточнить – со второго. Первоначально Карабас никакими «ого-го» не страдал.
Не больше часа мы ожидали возвращения объекта. Карабас впал в некоторую мечтательную задумчивость. Благодаря которой не заметил, как ухомячил почти все запасы еды. Опомнился. Печально распростился с порывом доесть последний бутерброд, наградил его взглядом оголодавшего волка и великодушно опустил в пакет.
– На, убери, может, Барабасу покушать захочется.
Мне тоже может захотеться, но раз Барабасу, значит, придется потерпеть. Карабас откинулся назад, чтоб переваривалось лучше. Сытых всегда тянет на беседы.
– Может, тебе имеет смысл найти кого-то из ее подруг? Никогда не следует отказываться от простых вариантов.
– Исключено. По причине полного отсутствия таковых.
– А раньше были?
– Не помню. Была вроде одна. Я тогда еще маленькая была. Она все мужа искала. Примерно как твоя бабушка.
– А что сразу моя бабушка? – вспылил Карабас. – Она никого не искала. Они сами находились.
– Подругу Галиной звали. Только поди выясни, какая у нее теперь фамилия. Помню, она все маму учила жить. Смешно слушать было. У мамы фирма, а у подруги шиш с маслом.
– А по делу что-то вспоминается?
– По делу? Один раз она обозвала маму двуличной тварью. По-моему, она ей денег тогда в долг на тюнинг не дала.
– Машины?
– Да нет, тыльной стороны низа живота. И с губами немного. Не помню. Но не сиськи, точно. В сиськи больше не лезло. Они и так у нее, как у Ирэн Феррари.
– Твоя мама делала пластику? – разочарованно простонал Карабас. – Тогда понятно, почему она так выглядит.
– Дурак ты, и уши у тебя холодные. У мамы нормальный бюст. Она вся что ни на есть натуральная. Это Галина все по хирургам таскалась.
– Я так и подумал. Такой профиль ни один хирург не смастрячит, – нелогично порадовался Карабас. – Ты только посмотри, какая она удивительная. Судя по пакету, что-то поесть купила. Значит, надолго здесь обоснуется.
Следом за мамой вразвалочку подвалил Барабас, попивая лимонад из бутылки.
– Это не слежка, а фигня. Она ничего не подозревает. Затарилась жрачкой. Может, ночевать останется.
К такому раскладу я не была готова. Я хотела ночью быть с Игорем. Зато Карабас заметно оживился.
– Не кисни, лиса. Я вполне свободен. Могу один подежурить. Мне не в лом. Правда. Честное пионерское.
Барабасу такие инициативы показались непродуктивными.
– Придется сваливать. Сам видишь – мы здесь ничего не высидим. Ну, к кому-то заходили странные кексы. И дальше что? Ничего. Надо полностью менять тактику.
– А по номерам можно вычислить, кто приезжал? – гордясь своей прозорливостью, спросила я.
– Дура, что ли? Ты хочешь узнать, кто твоя маман, или нажить неприятности? Нет. Тут надо действовать иначе.
В этот момент мама снова вышла из дома. Одета так, что дух захватывает. Все-таки она у меня красивая. Надо будет спросить у Игоря, кто из нас красивее – я или она. А если скажет – «она»? Вряд ли. Он к ней уважительно относится. И вообще – влюбился-то он в меня.
«Вы совсем не похожи, – как-то сказал он. – А от отца в твоей внешности еще меньше».
Некстати вспомнилось, было мне года четыре. Я рыдала в подушку, вообразив, будто родители не мои, а мои настоящие родители совсем другие. Наверное, в тот день мне что-то не разрешили или не купили. Все детство вздорный характер. Да и каким он мог быть при таких отношениях между родителями? Я ж не дура, все прекрасно чувствовала.
Тем временем Карабас с черепашьей скоростью следовал за мамой на машине. Идиотская затея, но, как оказалось, правильная. Целеустремленным шагом мама быстро дошла до крытой парковки. Внутрь нам было не надо.
А вот и знакомое авто.
– Клевый кабриолетик, – одобрил Карабас. – С таким я еще не тягался.
Мы аккуратно пробивались в сторону Стрельны. Дорога запружена машинами под завязку, хотя сегодня вовсе не пятница. По правую руку мелькали обалденные современные особняки вперемешку с настоящими дворцами и усадьбами. Порой они соседствовали с жуткими развалюхами, в которых вопреки всякой логике жили люди. Я бы свихнулась от такого контраста. Хотя в этом соседстве есть своя житейская справедливость. Хозяин особняка имеет вид на тухлую хибару, а владелец хибары услаждает свой затуманенный взор видом на дорогостоящий особняк. И нюхает ихние цветочки. Пусть через забор. А что нюхает миллионер – его проблема.
Мы застряли в Петродворце на светофоре, и я вдруг отчетливо поняла, как хочу в туалет. И чем больше я старалась об этом не думать, тем хуже мне становилось. Каждая колдобина отдавалась нытьем в области мочевого пузыря. Но попросить остановиться я стеснялась.
