По прошествии нескольких дней, отправившись от нечего делать на прогулку, я проходил мимо так называемого Рынка попугаев. Было забавно наблюдать этих любопытных птиц, одна из которых, желтой окраски, сидела в хорошенькой клеточке и привлекла мое внимание. Я спросил, на каком языке она говорит. На что мне ответили, что это очень молодой попугай и не говорит вовсе. Я купил его за десять гиней. Желая обучить его чему-нибудь из ряда вон, я поставил клетку рядом со своей постелью и по сто раз на дню повторял: «Шарпийон большая потаскуха, чем ее мать».
Я не преследовал никакой цели, просто развлекался, и через две недели птица уже повторяла эту фразу с уморительной точностью, сопровождая ее всякий раз хохотом — этому я ее не учил, но от души веселился вместе с нею.
Услышав ее как-то раз, Гудар пришел в неописуемый восторг и сказал, что если я выставлю ее на продажу, то смогу выручить за нее пятьдесят гиней. Ухватившись за эту идею как за возможность отомстить низкому созданию, подвергшему меня пытке, и обезопасить себя от закона, который на сей счет был довольно суровым, я возложил заботу о продаже птицы на Жарба: он был индийцем, ему и карты в руки.
Первые два-три дня мой попугай, говорящий по-французски, не привлек особенного внимания, однако стоило одному из тех, кто знал, о ком идет речь, услышать восхваление ей из уст негодницы-птички, как вокруг собрался народ и пошел торг. Запрошенная мною сумма была, конечно, непомерной, и индиец просил, чтобы я сбросил цену. Я не пожелал этого сделать, потому как просто влюбился в мстителя.
Примерно через неделю Гудар, надрываясь от смеха, пересказал, какой переполох случился из-за моего попугая в семействе Шарпийон. Поскольку торговал им мой человек, ни у кого не возникло сомнений, кому принадлежит птица и кто обучил ее нехорошим словам. Так я узнал, что Шарпийон сочла мою месть изощренной, а мать и тетки в ярости. Они уже обратились за советом к нескольким законникам, и те в один голос заявили, что не существует статьи, по которой можно наказать за клевету, если она исходит из уст попугая, но что можно принудить меня дорого заплатить за шутку, доказав, что попугай — мой воспитанник. Гудар предупредил меня, чтобы я не хвастался тем, что птица моя, поскольку, чтобы услать меня за решетку, достаточно будет двух свидетелей.
Легкость, с коей отыскиваются в Лондоне два свидетеля, невероятна и говорит не в пользу этой нации. Я своими глазами видел на одном из окон объявление, сделанное заглавными буквами: СВИДЕТЕЛЬ. Я с трудом поверил своим глазам, ведь это означало, что здесь за деньги можно было нанять лжесвидетеля.
В «Сент-Джеймс Кроникл» появилась статья, в которой говорилось, что, по всей видимости, дамы, которым попугай нанес оскорбление, бедны и лишены друзей, иначе они уже давно купили бы наглеца и это дело не получило бы такой огласки. Там еще были такие строки: «Тот, кто натаскал этого попугая, явно замыслил месть, обладает отменным вкусом и достоин быть англичанином».
Встретив своего друга Эдгара, я спросил у него, почему он не купил сквернослова. «Потому что он доставляет удовольствие всем, кто знает, кому адресованы эти слова». Наконец появился покупатель, выложивший пятьдесят гиней, и Гудар известил меня, что деньги дал лорд Гросвенор, чтобы угодить Шарпийон, с которой он проводил порой время.
Эта шалость положила конец моим отношениям с этой девицей, которая с тех пор оставляла меня при встречах равнодушным, так что вид ее даже не пробуждал во мне ни малейшего воспоминания о зле, которое она мне причинила.
