Они сшиблись, и на этот раз безумие противостояло безумию, слепая мощь — слепой мощи. Это была битва животных, повинующихся инстинкту убивать, беспощадных зверей, терзающих плоть друг друга.
Несколько раз тело Конана ударялось о каменные плиты пола и витые колонны. Несколько раз с диким воем Харлад отлетал в сторону от удара могучего кулака киммерийца. Казалось, противники равны в своей ярости, и лишь когда оба, истощив силы, упадут бездыханными, окончится эта дикая схватка. Аквилонцы наблюдали за ней молча, пораженные невиданным зрелищем, ваниры потрясали копьями и что-то вопили.
Может быть, это и помогло Конану победить. Крики товарищей все более распаляли берсайка, лишая его остатков разума и чутья. Он кидался на противника, словно слепой, и уже несколько раз промахнулся, оскальзываясь босыми ногами на вощеном полу. Король же мало-помалу приходил в себя, вновь обретая накопленный опыт и боевое искусство. Ему не раз приходилось не только орудовать мечом, булавой или секирой, но и вступать в рукопашную, когда иного выхода не было. А в таких схватках нужно полагаться не только на силу кулаков.
Киммериец вдруг отскочил в сторону и, ударив себя в грудь, выпалил в лицо Харлада:
— Эй ты, недоделанный! Я не только спал с твоей матерью, но и оторвал мужской корень твоему дедушке!
С диким воплем берсайк ринулся вперед, но на этот раз Конан был начеку: он ловко увернулся, ухватил ванира за ногу и шею, поднял и швырнул в центр зала, туда, где пылал Неугасимый Огонь. Описав широкую дугу, тело безумца исчезло в пламени — метнулись белые сполохи, и Митра принял жертву.
На миг воцарилась тишина, потом ваниры, издав боевой клич, ринулись на аквилонцев. Кто-то метнул копье в грудь Конана, но верный Ольвейн успел прикрыть короля подхваченным с пола щитом. Двое стражников отважно вступили в битву, а жрец и магистр предпочли укрыться за дверью.
— Меч! — ревел Конан. — Меч мне!!!
Ольвейн вложил в ладонь короля рукоять меча, успев отбить еще одно копье. Оружие киммерийца обрушилось на нападавших: рогатый шлем ближайшего разбойника раскололся пополам вместе с головой.
Однако силы были слишком неравны: полсотни ваниров на четверых аквилонцев. Вскоре их осталось трое — копье пробило грудь одного из стражников. Конан крушил врагов направо и налево, но силы его после схватки с берсайком иссякали. Рана Ольвейна снова открылась, кровь заливала капитану глаза, и он рубился почти вслепую, поминая по своему обыкновению шляпу Мардука и прелести Изиды…
Ванахеймцы, казалось, готовы были торжествовать победу, когда откуда-то из-под купола раздался крик Афемида:
— К стенам, прижимайтесь к стенам!
Впрочем, он мог бы и не давать столь дельного совета: король и его люди и так были оттеснены вплотную к мраморной кладке. Разбойники старались держаться подальше от острых мечей, пытаясь достать противников выпадами и бросками копий. К счастью, окованные железом щиты, прикрывавшие обычно борта ванирских дракаров, служили надежной защитой успевшим завладеть ими аквилонцам, а единственный лук, из которого искусный стрелок, улучшив момент, мог бы попасть в зазор между щитами, в пылу сражения был сломан чьим-то тяжелым башмаком.
— Нужно прорываться к выходу из зала, — прохрипел Ольвейн, — иначе нам конец…
И тут на головы ваниров полетели камни.
Конан успел заметить, как по окружью основания купола открылись задвижки, и из черных дыр посыпался смертоносный град булыжников. С десяток разбойников, не ожидавших ничего подобного, рухнули с размозженными черепами: падая с такой высоты, камни легко плющили и кололи шлемы. Оставшиеся в живых с криками ужаса устремились к выходу на главную лестницу. Впереди несся седоусый старшина, бросивший оружие и напрочь позабывший о ванирской чести…
Разгром дружины ванахеймцев не занял много времени. Люди графа Монконтора и барона Агизана попытались было помочь бегущим, но были атакованы с тыла отрядом Луки Балагура. Последний, получив через почтового голубя приказ короля, хорошо знал, что ему делать. Часть предателей полегла под стрелами и мечами, другие затворились в особняках патронов, с ужасом ожидая своей участи. Почтенный Офар из Кутхемеса предпочел выпить яд: большой любитель скачек, негоциант понял, что на этот раз поставил не на ту лошадку.
В Нижнем Городе отряд стражников, собравшийся на подворье магистра, с боевыми криками выплеснулся на улицы, посеяв панику среди желтопавязочников, уже праздновавших победу. Многие, налакавшиеся на радостях, были изрублены, некоторым удалось вовремя сорвать повязки и затеряться в толпе. Их долго еще вылавливали, узнавая по гнусным лицам, и вешали на чем ни попадя: на балках сгоревших домов, перекладинах ворот, строительных лесах и даже на вывесках торговых лавок.
Лишь десятку ваниров удалось прорваться через северные ворота прочь из города. Они бежали через пустынную рыночную площадь к своим ладьям, а следом огромными прыжками несся черноволосый гигант с окровавленным мечом в руке — словно демон мщения, жестокий и неотвратимый. Никому из ванов или предателей, даже моливших о пощаде, не удалось избегнуть его карающего клинка.
— Пленных не брать! — несся трубный глас короля, забывшего, что еще недавно он желал чинить допрос и вершить справедливый суд.
Несколько окровавленных тел остались корчиться посреди торга, остальные полегли уже среди скамей так и не успевшей отплыть ладьи. Последним остался одноглазый старшина. Пятясь, он отступал на корму.
— Я безоружен, — хрипел он, — неужто ты убьешь беззащитного человека? Где твоя честь, витязь?
— А где была твоя, когда ты напал на нас, нарушив уговор о поединке? Ты потерял честь вместе с оружием, а теперь лишишься головы!
Меч свистнул, и разрубленное тело разбойника бесславно кануло в воды Спокойного озера. В тот же миг кто-то тоненько вскрикнул, и Конан заметил возле рулевого весла скорчившуюся, закутанную в плащ фигуру.
«Кормчий? — мелькнула мысль. — Конечно, они должны были оберегать кормчего и не взяли его в город…»
В два прыжка он очутился рядом, занес меч…
И застыл, не в силах нанести удар.
Из-под капюшона на него смотрели ясные глаза юноши, почти мальчика. Словно теплая волна накатилась на варвара, разом погасив ярость, уступившую место странному после столь ожесточенной схватки покою.
— Кто ты? — спросил киммериец негромко.
— Я — ванир, — гордо отвечал юноша, — и если ты убийца — делай свое дело!
— Ты не похож на ванира, — промолвил король. — Впрочем…
И, обратившись к подоспевшим воинам, приказал:
— Возьмите его, свяжите и отведите в клеть. Позже я допрошу его.
Это был единственный пленный, взятый Конаном при освобождении Турна.
Стражники скрутили ему за спиной руки, один ухватился за конец веревки и, окружив пленника, они повели его в город.
На улицах шла расправа. Юноша с ужасом смотрел на безжалостный самосуд, чинимый жителями Турна, вздрагивая от воплей и стонов казнимых. Возле одного из полусгоревших домов путь им преградила толпа. На обугленной стене чудом сохранилась жестяная вывеска: «Артузо. Самая свежая зелень и фрукты». Возле входа в лавку кого-то били: из-за плотно сомкнутых спин горожан долетали глухие удары, хрипы и мольбы о пощаде. Напротив дома высилось недостроенное здание, окруженное лесами, чьи стропила были превращены в рели импровизированной виселицы: несколько полураздетых тел раскачивались в пыльном мареве. На лесах устроились многочисленные зрители, они яростно вопили,
