всплыть на поверхность из пузырящихся глубин. Тщедушный Афемид утонул по самый нос и, в конце концов, вынужден был сесть в своем углублении на корточки. Магистр был мрачен: он не одобрял заведения Обиуса и редко посещал бассейн. Генерал Ольвейн, хоть и имел могучий торс, оказался кривоногим и косолапым. Лишь новоиспеченный виконт был ладно скроен, но чувствовал себя столь стесненно, что напоминал деревянную статуэтку с размалеванными пунцовой краской щеками.
— А что значит «вырезать ворона»? — спросил Ольвейн. Он уже выпил пару кубков и несколько освоился, хотя и старался не смотреть на обнаженного Пресветлого, которого привык лицезреть лишь в шафрановом одеянии и голубой, расшитой звездами накидке, во время богослужений в Храме.
— Человеку подсекают ребра, — объяснил Конан, отхлебнув хайреса. — На боках и спине. Потом разводят в стороны, наподобие птичьих крыльев. Высокий Шлем оглушил Торкола, а потом все это с ним проделал. Прежде чем душа ублюдка отлетела на Серые Равнины, Эйрим успел осушить два рога с вином.
Пресветлый поморщился, лицо Ольвейна окаменело, а юный Лука из пунцового стал белым.
— Воистину, невежество порождает жестокость, — печально молвил жрец. — Лишь свет Митры способен рассеять мрак в душах людских, как рассеивает Его Пламенное Око, всходя на небосвод, тьму ночную…
— Думаю, вчера в Нижнем Городе чинилось немало такого, что не слишком понравится Митре, — заговорил генерал. — Те, кого вздернули, могут считать, что дешево отделались. Мне донесли, что одному предателю вспороли живот и набили его солью, другого заставили съесть собственные детородные органы…
— Они покаются, — едва слышно проговорил жрец, — я буду молить Митру о прощении ослепленных злобой…
—..а какой-то зеленщик, — продолжал Ольвейн, — выколол своему обидчику глаза и пустил на все четыре стороны. Конечно, месть священна, но нельзя допустить, чтобы чернь забывала, что существует власть. Распалясь, толпа даже напала на королевскую стражу, желая расправиться с пленным ваниром…
Глаза короля яростно блеснули.
— Тот молодой ван? Что с ним?
— К счастью, народ образумился и пропустил конвой. Пленный в темнице. Он невредим, хотя, думаю, лишился рассудка.
— Почему это?
— Теперь он называет себя пиктом и утверждает, что… потерял имя.
— Потерял имя? Что это значит?
— Не знаю, мой король. Так он говорит. Он много чего говорит, и все непонятное. Про какие-то корни и ветви, нож какой-то поминает, не оставляющий ран… Я был в клети, слушал. Бред, клянусь шляпой Мардука! То нож ран не оставляет, а то вдруг выходит, что пропитан ядом и держит его какой-то карлик… Что с вами, государь?
Всегда смуглое лицо Конана побледнело так, что даже Обиус вздрогнул и отшатнулся.
— Что ты несешь? — закричал жрец, утратив разом всю свою выдержку и важность служителя высших сил. — Какой карлик?
Конан быстро глянул на Пресветлого; румянец вновь заливал щеки короля, и вскоре ничто не напоминало о неожиданном приступе странной бледности.
— Схватка с берсайком дает себя знать, должно быть, — сказал киммериец спокойно и сделал большой глоток вина. — Так, говоришь, карлик с ножичком? А подать-ка сюда этого пикта-вана, хочу послушать, что он еще забавного расскажет…
— Ваше величество, — попытался возразить Обиус, — одержимые часто впадают в буйство, а демоны придают им сверхъестественные силы…
Но король так глянул на Пресветлого, что тот умолк на полуслове.
Все, за исключением магистра, успели осушить до кубку, когда в зал ввели пленника. Вчера еще свежее юное лицо стало за ночь землистым, глаза блуждали. Двое стражников подвели его к краю бассейна.
— Развяжите, — приказал король.
Когда распоряжение было исполнено, он обратился к молодому человеку:
— Вчера ты утверждал, что ты ванир. Сегодня называешься пиктом. Кто ты на самом деле?
— Я был ваниром, — неуверенно заговорил пленник. — Или мне казалось, что был… Но я вспомнил… Безымянная пуща, Мужской Дом… бегство… Я — пикт, Потерявший Имя.
— Что ты делал на ладье ваниров?
— Они пленили меня. Там, в заброшенном капище…
— Ты лжешь, — строго молвил жрец, — ванахеймские разбойники не берут с собой рабов, когда идут в набег.
— Я приносил им удачу. Был их оберегом, живым оберегом.
— Он и впрямь сумасшедший…
— Помолчи, — велел король жрецу. — А что ты болтал насчет карлика?.. И яда?
Глаза пленника расширились и словно остекленели.
— Сихаскхуа, — сказал он отчетливо. — Без цвета, вкуса и запаха. Убивает медленно, но верно.
И вдруг прошепелявил совсем другим голосом, едва разжимая губы:
— Все умрут, король, но ты умрес раньсе, много раньсе…
Словно ледяная волна хлынула в грудь Конана, превращая сердце и легкие в куски мертвого льда… Он хотел закричать, но звук застыл на устах, словно птица, замерзшая в своем гнезде. Хотел вскочить, но ощутил, что тело рассыпается, как снежный торос под ударами штормового ветра. Мириады ослепительных звезд ринулись на него из невообразимых глубин пространства, и он понял, что видит свет миров, погибших задолго до того, как сам Митра явился, чтобы породить новые миры и новых существ…
И тут же некий живительный огонь вырвал его из стремительно поглощавшей Пустоты. Конан понял, что лежит на мраморном полу дворцовой купели. Перед ним на коленях стоял Верховный Жрец и, разжав зубы короля деревянной лопаткой, вливал ему в рот обжигающий напиток из странной бутыли, в которой плавала красноглазая змейка. Заметив, что король очнулся, он сразу же отнял горлышко от губ киммерийца и отдал сосуд кому-то позади себя.
— Я предупреждал, — укоризненно молвил Пресветлый, — демоны властвуют над душами одержимых, и демоны эти опасны…
— Что… — Конан захрипел и закашлялся. — Где пленный?
— Он пытался убить вас, а мы были безоружны…
— И?..
— Хвала Митре — он наслал на безумца обморок. Рухнул, как подкошенный, едва произнес свои гнусные заклинания. Его унесли в темницу, хотя он достоин немедленной смерти…
— Не сомневаюсь, будь у тебя под рукой летающий диск, ванир разделил бы участь Фингаста, — сердито проворчал король. — Скор ты, однако, на расправу, Пребывающий в Мире…
— Когда дело касается вашей безопасности…
— Ладно, ладно, — Конан уже окончательно пришел в себя и поднялся с пола. — Пленника пальцем не трогать, я еще послушаю его… бредни. Все ли собрались в трапезной? Пора наконец и повеселиться. Платье мне!
Ольвейн, уже облаченный в генеральский мундир, отвечал с поклоном:
— Все готово, ваше величество. Предатели с трепетом ожидают королевского суда, приближенные горят нетерпением сдвинуть заздравные чаши в честь славной победы. Лишь один вельможа томится за городскими воротами. Он несколько обескуражен, что его не впускают, и просил доложить…
— Кто такой?
— Граф Гийлом Гандерландский, государь. Весть о нашем несчастье дошла до него, и он привел своих рыцарей на помощь Турну.
Конан, которому юный Лука помогал облачаться в парадный камзол, застыл, так и не попав кистью в узкий рукав. Все ждали, удивленные странным замешательством своего повелителя.
