— Я вижу, поэтому умолкаю, иначе тебе придется долго играть на публике. Ты, значит, «человек- оркестр»?
Бернар засмеялся.
— Только раз в неделю.
— А в остальные дни?
— В остальные — я свободный художник. Сочиняю музыку, записываю, выпускаю диски.
— Правда? Я могу их купить?
— Я тебе подарю свой последний. — Он наклонился к ящику для перчаток и вынул лазерный диск.
— Только с автографом! — заявила Натали.
— Предлагаешь на ходу? — бросил он.
— О нет! — Натали затрясла головой. — Нет и еще раз нет. Я хочу остаться целой и невредимой.
— Твое эго чрезмерно, — проворчал Бернар. — Могла бы подумать и обо мне тоже.
Она улыбнулась, положила руку на его руку.
— Я… думала о тебе. Правда.
Вот как? Бернар почувствовал, как сердце отозвалось печальным толчком…
— А сейчас я почти завершил подготовку нового потрясающего проекта.
— Музыкального?
— Не-ет. Коммерческого.
— Ну да! — Натали вытаращила глаза. — Художник и коммерция?
— Я решил делать деньги из воздуха. — Бернар хмыкнул.
— Ох.
Сердце Натали сжалось в тревоге. Она знала, насколько творческие люди амбициозны и неуклюжи в реальной жизни.
— Я покупаю воздушный шар.
Натали с открытым ртом слушала Бернара, который говорил сейчас вовсе не как творческая личность, а как самый настоящий прагматик.
— Пожалуй, верно говорят насчет прижимистости и сообразительности французов. — Натали покачала головой, но не осуждающе и предостерегающе, как собиралась, а с восхищением. — Потрясающе. Другого слова не подберу.
— Шар подвешу над Марсовым полем. Ты можешь представить, сколько там народу?
— Все, кто направится к Эйфелевой башне, — твои клиенты.
— Если дела пойдут хорошо, я украшу шарами весь Париж. — Бернар засмеялся. — Звучит, да? После Марсова поля я нацелился на сад Тюильри.
— Покатаешь нас с Мирой? А… Ронни войдет?
— Если он вам нужен, то конечно. Я сам подниму вас в воздух, без помощника. Я пронесу вас даже над Булонским лесом, я сделаю так, будто мы случайно отвязались. У меня нет разрешения на полеты, а только на подъем на высоту пятьдесят метров.
Натали расхохоталась.
— Ну вот, ты с самого начала готовишься нарушить правила, бизнесмен. А ты… поддерживаешь с кем-то из маршистов отношения? — быстро спросила она. — Может быть, кто-то наткнулся на тебя так же случайно, как я?
Бернар покачал головой.
— Нет. Никто.
Натали опустила глаза и принялась рассматривать лазерный диск. Внезапно ее сердце дернулось.
— Ты… выпустил его в Швеции? — спросила Натали и откашлялась, потому что в горле запершило.
— Да. Там живет Шарлотта Свенска, потрясающая женщина, вернее потрясающий звукорежиссер.
— Вот как? Молодая и хорошенькая? — ехидно поинтересовалась Натали.
— Немолодая и на костылях.
— О Господи, — выдохнула Натали.
— Но, может быть, это и помогает ей слышать звуки так, как никто другой. Она сидит дома, никто ей не сыплет в уши всякую чепуху. Понимаешь? Она ввела в мою запись женский вокал, от которого все просто тащатся. Ты послушаешь и сама поймешь.
— А когда ты был в Швеции… ты не виделся с… Помнишь, был в Марше один швед, Бьорн?
Бернар уловил то, чего сама Натали не уловила в своем голосе — легкой вибрации в слове «Бьорн».
— Нет. А… у тебя нет никакой с ним связи? — задал он вопрос с подтекстом.
— Нет, — быстро ответила Натали. — После того, как он улетел на зов девушки… Помнишь, ты мне сказал?
Бернар ощутил легкий укол совести. Он шумно вздохнул и бросил на Натали быстрый взгляд.
— Видишь ли, я тогда неважно знал английский. Представляешь, я забыл тогда, как по-английски слово «сестра». Это ведь из-за сестры он улетел тогда так внезапно.
Натали чувствовала, что воздух в машине стал нестерпимо горячим. Или костюм слишком теплый для такой погоды. У нее взмокла спина.
— У тебя работает вентиляция? — спросила Натали.
— Да, конечно. — Бернар наклонился к приборной панели. — Откроем пошире. Но это еще не жара. Если бы ты приехала сюда в июле, то…
— В Сан-Франциско тоже бывает жарко, — спохватилась Натали. Ей совершенно не хотелось выставлять перед Бернаром свои истинные чувства.
Он подрулил к небольшому ресторану, над входом в него раскачивалась от легкого ветерка вывеска, на которой изображена чашка кофе и пирожное в форме гитары.
— Вот такое музыкальное кафе. — Бернар засмеялся. — Здесь уютно.
Натали окинула зал придирчивым взглядом профессионала. Стеклянные столешницы, в стеклянных круглых подсвечниках стоят свечи. Сквозь огромные окна-витрины льется солнечный свет. Барная стойка очень легкая, в сочетании с подвесным балконом возникает удивительный эффект — кажется, что пространство кафе огромно, даже беспредельно. Но это не пугает, а заставляет дышать полной грудью.
— Как оригинально, — похвалила Натали, усаживаясь за столик на роскошный кожаный диван.
— Здесь даже конфеты делают вручную, — похвастался Бернар. — И потрясающее суфле. Ты что будешь?
— Я полагаюсь на твой вкус.
— Тогда позволю себе остановиться на конфетах с рубленым миндалем, хрустящей нугой и пралине в шоколадной глазури.
— Господи, Бернар, никогда не подумала бы, что мужчина способен произнести все эти слова без запинки! Ну-ка, скажи, скольких девушек ты кормил здесь такими конфетами? — строгим тоном ревнивой матроны спросила Натали, и ей самой стало смешно.
— Брось, Натали. — Бернар вздохнул с напускной серьезностью. — Я учил эти слова, чтобы произнести их тебе. Я готовился к встрече с тобой, может быть, все годы…
— О, неужели ты думаешь, я могу в это поверить? — сказала Натали, но на самом деле испытала странное удовольствие от его слов. Хотя она прекрасно понимала, чего стоят слова сладкоголосого француза.
Бернар заказал крепчайший кофе-эспрессо, который принесли в крошечных чашечках, а также пирожные — сицилийские трубочки с заварным кремом и с малиной.
Он ощущал легкую вину. Будучи тонким музыкантом, Бернар не терпел фальшивых нот, всегда доводил свою игру до совершенства, не желая оскорбить знатоков и ценителей музыки. А тогда он сфальшивил, причем — теперь-то можно признать — сделал это намеренно. Он думал, что фальшь поможет его чувствам.
