молодцем.
Абдыбай смачивал коротко стриженную голову, полоскал рот и горло.
— Могу дать совет, — обратился я к нему. — Брахманы полощут рот и горло до пупка, а шудры — только как ты. Попробуй пить, полоскать до самых пяток. Набери сладостно воду в рот. Держи эту свежую «сладость» до тех пор, пока вода не станет «пустой». «Пустую» воду выплюнь. Затем вновь набери воду и начни ее двигать в горле. Но двигай не воду, а эту жизненную влагу. Движения словно ты ее пьешь, но не глотай саму воду. Как только она станет «пустой» — выплюнь. Так «пей», выплевывая, пока не напьешься сока жизни до…
— Так, пить или не пить, — прервал меня Эдик.
— Пей с жадностью, с наслаждением, но… не воду, — «обрезал» его я.
Абдыбай в это время «пил». Свежесть и жизнь заструились в его теле. Вновь и вновь он выплевывал, как мне показалось, с отвращением воду. Вдруг он припал к воде и стал «пить» лицом, головой. Не снимая рубашку он пополз в воду руками, плечами. Когда он закончил это, не было и тени болезненности и опустошенности в его теле. Это был тот Абдыбай: жизнерадостный, сильный, веселый.
— Праной называется у индусов, Чи у китайцев, Ки у японцев, — прокомментировал я его радостный взгляд.
— Я читал Йогу, — сказал Эдик. — Прана — это энергия с использованием дыхания.
— Чушь, — прервал его я. — Прана конкретна в ощущении жизни, а не абстрактная, предполагаемая энергия. Дыши, пей, слушай, смотри, но так… Вот тебе пример, конкретный.
Абдыбай размашисто подошел ко мне и шутливо, весело пожал руку.
— В народных преданиях богатыри припадали к земле и пили всем своим существом жизнь. Пили, потому что жить хотели. Найдется такой же теоретик, который скажет: «Мать земля поила их силой».
— Какая же разница, — возразил Эдик.
— Представь себе, что Абдыбай плюхнулся бы в речку и ждал, когда она отдаст ему жизненную энергию. Закончилось бы это не жизнью, а насморком. Так глупо делают многие, когда ходят босиком по росе, дышат в сосновом бору, ждут от жизни судьбу.
— Ты хочешь сказать, что из жизненных или общественных дел тоже можно пить прану?! — удивился Абдыбай, но с верой после такого опыта, когда из немощного он в минуты стал жизненным.
— Да, — коротко ответил я, а потом добавил. —
— Только без: теорий, предполагательств, иждивенчества и конкретно. Посмотри, как ты начал. «Глоток», но с конкретным ощущением и выплюнул «пустоту». Если выходишь утром на улицу — «пей» ногами. Лучше на росе. Не жди. Все будет напрасно. «Пей» и «выплюнь». Разгоняй себя так, пока с головой не залезешь в землю, как только что в воду.
Эдик подошел к воде и стал вкушать ее. Он сделал несколько глотков и насытился.
— Не то, Эдик, — сказал я. — Нужно испытывать не насыщенность и жажду. Жить этим соком. Жадность, жажда, жизнь…
Пока я говорил Абдыбай уже стоял босиком на траве и поднимал то одну, то другую ногу.
— Ты гений, — вдруг закричал он. — Где то чудовище? Я убью его. Я растопчу его. Или ты, Василь, его уже кокнул?
Я с надеждой смотрел на Эдика. Он что-то вспомнил.
— Я читал, — сказал он, — что нужно дышать одной, а затем другой ноздрей.
— Брось ты это, — чуть не закричал я. — Знание — это яд. Оно убивает жизнь. О этот окаянный интеллект! Все знает и ничего не может.
— А разве не знание ты дал Абдыбаю? — возразил Эдик.
— Всему есть мера! Я оповещал его к его же состояниям. Действительным состояниям, а не пичкал его философствованием и баснями об энергиях. И еще есть один секрет, — я остановился.
Абдыбай с Эдиком ждали.
— Ложка дорога к обеду. Я вижу ваши состояния. Дармоеду и бездельнику прану не захватить. Это как птица счастья. Она появляется только тогда, когда вся Сущность жаждет. Запомните, не ум хочет, а Сущность рвется навстречу единственной надежде — Птице Пране. Смирившийся с безжизненностной волокитой или с праздным «развитием» идет в другую сторону.
— Вот ты, — повернулся я к Эдику. — Ты был бодр и жизнерадостен. А теперь, чуть-чуть насытился освежающей водой и как дармоед ждешь. Вспомни и пожелай того же состояния. Пожелай до корней волос. Не жуй свое знание. Желай!
Эдик весь напрягся и бросился на меня с криком:
— Ну комар, хоть кого доведешь!
Я уклонился и сказал спокойно:
— А вот это пример праны от социальных отношений. Можно идти пить молоко. Полчаса прошло, а вы уже… не мокрые курицы, но орлы.
Арман, так звали пастуха, с усмешкой смотрел как я пошел к корове. Я не пошел к полной, у которой вымя висело до земли. Я не пошел к подвижной, с упругим телом. Я приближался к лидеру и она ждала с напряжением. Но как только моя уверенная рука легла ей на спину, она мягко и доверительно успокоилась. Ее вымя стало опускаться и расслабляться. Теперь можно было доить. Крупный пес подбежал и сел рядом.
— О, — крикнул Арман. — Ее даже сестра боится доить.
Эдик с Абдыбаем были в форме. Они пили молоко размеренно и любовались пейзажем гор и долины.
— Что ты там сказал про левую и правую ноздрю? — обратился Абдыбай к Эдику.
— Это потом, — сказал Эдик и повернулся ко мне. — Что Это было? Почему нас «размыло»?
— А почему ты не спрашиваешь у самого себя? — задал я встречный вопрос.
— Меня куда-то повело. Какие- то видения и тошнотворность поплыли перед глазами.
— Почему? — настаивал я.
— Не валяй дурака, — вмешался Абдыбай. — Он же сказал, что стал терять сознание. А ты… Да, а почему ты был в норме?!
— Вот я вас и спрашиваю, «почему»? — настаивал я на своем. — Вы собрались менять Сознание, иначе зачем вам дышать левой и правой ноздрей? И в это же самое время вы боитесь измененного Сознания. Я вас не понимаю.
— Сознание то уплывать стало, — хихикнул Абдыбай.
— Почему? — вновь стал я «наступать».
— Что-то ты, брат, совсем разучился с людьми общаться, — решил поставить «точку» Эдик.
— Как раз, наоборот, я ищу действительный контакт с вами. Если я буду говорить на вами наработанном языке, то я просто попаду в ловушку его условий. Что в том толку? Вы останетесь теми же и будите вновь и вновь издыхать от любых измененных условий. А для того, чтобы разговор был для вас жизненным, я должен набрать в вас самих условий для контакта.
— Не мудри, не с глупцами имеешь дело, — заупрямился Эдик.
— Зачем вы меня спрашиваете, если уже имеете горделивое свое? Оно в вас есть, но на нем вы вновь будете издыхать, — я ждал отпускания в них. Не будет нового, если человек не отпустил свой опыт, свои знания и не раскрылся до беспредела. В ином случае он будет только подсматривать с позиций своего «правильного». — Я в такие беседы не игрок, — растянулся я на траве.
— А что же ты хочешь? — смягчился Эдик.
— Движения вашего Сознания, а не рассказ в пределах того, чему вы обучились. Если «в пределах», то нового я вам не скажу. Точнее, моя беседа будет бесполезной.
— Ладно, Василь, — вмешался Абдыбай, — я тебе верю. Ты что-то умеешь такое, чего нет у нас. Это убедительно, судя по питью «праны». В голову бы не пришло, что так все просто и в то же время потрясающе.
— Вы умеете жить в условиях такого своего Сознания, когда считаете его жизнью. Это ли только жизнь? Почему ваше Сознание «поплыло»? Почему вы этого испугались? Почему вам плохо? На эти вопросы с научных позиций: кислорода, полей земли, аномалий, цикла Крейса и прочего нет ответа. Вспомните, как рассказывал старый казах. Он не сказал: «Им стало душно, какие-то поля действовали на них». Он сказал:
