— Они решились.
— Я спрашиваю: вы понимаете, что это значит?
— Они имеют на это право. Сейчас, когда все миновало.
— То, что вы задумали, может плохо кончиться... Бертрам, за судно я отвечаю. И приказываю здесь я.
Они заняли мостик еще до того, как заступила вторая вахта; поднимаясь по ступенькам, топали решительно и торопливо — человек шесть-восемь; они явно рассчитывали встретить сопротивление, по меньшей мере отказ повиноваться, но худшего не произошло, и они взяли карабины на ремень стволами вниз. Окружили командира, который хранил молчание и спокойно продолжал курить, а первого вахтенного офицера оттеснили в штурманскую рубку.
В следующие мгновения мне показалось, будто мужество покинуло их, будто все они вдруг осознали, чем рискует зачинщик, и потеряли дар речи. Стоя у штурвала, я увидел, что они растерялись, никак не решатся на следующий шаг; я ощущал также охватившее их какое-то странное смущение, которое по мере затянувшейся молчанки усиливалось, вероятно, потому, что в душе они еще относились к командиру с подобающим уважением. Но вот на мостик поднялись штурман с пиротехником; похоже, они заранее распределили между собой роли. Протиснувшись сквозь плотное кольцо матросов, старый пиротехник взглянул в лицо командиру и без особой резкости высказал требование экипажа. В первых словах его еще звучала надежда, что командир признает справедливость требования и выполнит его — пусть даже против своей воли.
— Господин Калеу, — сказал он, — вы знаете, что мы относимся к вам с уважением. Большинство из нас участвовали во всех операциях. Многие понимают, чем обязаны вам лично... Но вот настал конец. И у нас единственная просьба: отдайте приказ идти обратно.
Командир оглядел всех подряд, весь полукруг мрачных лиц. Не видя явной угрозы, он сказал:
— Идите на свои места, марш. — Никто не двинулся. — По местам, я сказал! — Голос его звучал, как всегда, спокойно, сдержанно и остался таким же ровным, когда он, выждав, заключил: — Это неподчинение приказу.
— Мы хотим лишь живыми вернуться домой, — сказал пиротехник — Возвращайтесь вместе с нами, господин Калеу.
После предупреждения, показавшегося кому-то почти отеческим: «Не навлекайте на себя беду, ребята», командир напомнил, что у MX-12 ограниченная задача и что он намерен ее выполнить, разве только командование изменит приказ.
Каждый понял, что это был последний шанс, который он предоставлял оккупировавшим мостик; и, словно проверяя, чего он достиг своим обращением, командир двинулся назад к штурманской рубке, видимо, чтобы вызволить вахтенного офицера. По знаку пиротехника двое матросов преградили командиру путь.
— Так, — сказал. командир глухо, — так... Значит, коллективное неповиновение приказу в море, это мятеж.
— Ступайте к себе в каюту, — сказал пиротехник, — вы и вахтенный офицер. До возвращения домой будете под арестом.
— Слушайте, — сказал командир, — слушайте хорошенько: на борту еще командую я; то, что вы делаете, это бунт.
Напряженное, полное неуверенности молчание внезапно нарушил штурман:
— Я отстраняю вас от должности. Для безопасности корабля и экипажа беру командование на себя, со всеми вытекающими последствиями. И буду отвечать за это.
Все было сформулировано четко, по-уставному, и я даже обернулся, чтобы удостовериться, что это в самом деле произнес штурман.
Он и командир стояли очень близко, почти вплотную друг к другу, не обращая внимания на стволы карабинов, которые машинально приподнялись в их сторону.
Никем не обнаруженный, под тускловатой луной, MX-12 повернул в спокойном море на обратный курс, пенистый бурун за кормой быстро затих. У какого-нибудь далекого наблюдателя, заметившего наш внезапный маневр, могло сложиться впечатление, будто здесь, на борту, выполнили неожиданный приказ или чью-то прихоть либо поддались панике, так как, взяв обратный курс, мы сразу включили полный ход. Все, кто был свободен, находились на палубе или на мостике, где стало тесно, как никогда еще; люди толкались, протискивались взад и вперед, говорили без умолку, то один, то другой справлялся у меня, каким идем курсом.
— Значит, в Киль?
— Да, в Киль.
Но охватившее всех возбуждение не было радостным, и не от радости они обступили штурмана, который с замкнутым видом понуро сидел на складном стуле.
Штурман заглянул в свою жестянку с табаком, взял длинную волокнистую щепотку для себя и, закрыв жестянку, вручил ее пиротехнику.
— Отнесите командиру, — сказал он.
Пиротехник усмехнулся и весело спросил:
— Ты что, меня не узнаешь, Бертрам?
Штурман промолчал, словно вопрос не дошел до него; не глядя, он набил свою носогрейку и нераскуренную зажал в зубах.
— Тебе не в чем упрекать себя, — сказал пиротехник. — Ты должен был это сделать.
— Скажи людям, чтобы разошлись по местам, — сказал штурман — Все. Боевая вахта до прихода в Киль. Через несколько часов рассветет.
— Хорошо, Бертрам. Можешь на нас положиться.
— Оба солдата пусть сидят в кубрике.
— Они знают, что идем домой. Просятся наверх — хотят тебя поблагодарить.
— Пусть оставят свою благодарность при себе.
— Принести тебе чего-нибудь? Чаю? Бутерброд?
— Нет. Ничего не нужно.
— Да, вот что еще, Бертрам. Ты видел мои документы. Знаешь, что меня разжаловали... Оба раза из-за неповиновения. А я все равно... опять...
— Ладно.
— Уяснил, что хочу сказать? Я могу выполнять приказ, когда его понимаю. Когда за него можно отвечать. Надо иметь право. спрашивать...
— Еще что?
— Ты все думаешь о капитане? Да, выше головы не прыгнешь. А может, он думает так же, как мы... Конечно, про себя, втайне...
— Отнеси ему табак.
Наблюдатель сообщил, что впереди по правому борту судно; сначала показались надстройки, потом обозначился силуэт, и через некоторое время мы увидели, что это МХ-18, наш «родственник». Он шел курсом запад — северо-запад, вероятно, к островам; при виде его возникало ощущение, что встретил самого себя. Все смотрели в его сторону, все ждали — кто напряженно, кто с беспокойством, — и вот сверкнуло: их сигнальный прожектор передал: «К» — «К», командир к командиру. Наш второй сигнальщик поднял фонарь на поручни мостика, приготовившись отвечать; он произносил вслух их запрос, который они повторяли: «К» для «К», повторяли неоднократно, настойчиво, но мы не отвечали.
Сигнальщик то и дело поглядывал на штурмана, боясь, что прослушал какое-нибудь распоряжение; но штурман лишь внимательно смотрел в ту сторону, не прибегая к помощи бинокля.
Запросы МХ-18 остались без ответа. По приказу штурмана временно замолчал и наш радист, и таким образом мы уклонились от какого-либо отчета, а наши коллеги, наверное, обозвали нас сонными тетерями и отнеслись к случившемуся скорее недоуменно, нежели с подозрением.
