За ужином знаменитый Кабиносов сидел на председательском месте за столом, щурил острые светлые глаза, рассматривал женщин и, небрежно тыкая вилкой в блюдо с заливным поросенком, говорил очень громко, словно на лекции:
— Кормят неплохо!.. Мне, собственно, посоветовал ехать сюда Геннадий Иванович… Что?.. Да, да, тот самый. Геннадий Иванович говорил, что мне здесь будет уютно.
Он явно щеголял тем, что называет запросто по имени и отчеству такого большого человека.
Встал он после ужина первым и сейчас же ушел к себе наверх — чернобородый, представительно лысый, в отличном заграничном костюме «с искоркой».
— А чем он знаменит, этот Кабиносов? — спросил у сидящих за столом Гуряев.
Всезнающая Зоя Львовна удивленно подняла мистические брови:
— Неужели не знаете? У него же собственная лаборатория.
— Представьте, не знаю. Про Павлова читал. Сперанского знаю. А вот Кабиносов… Что же он делает в своей лаборатории?
— Я не знаю точно, что он делает, — сказала Зоя Львовна. — Кажется, с кошками что-то делает Об этом писали.
— То есть как с кошками?
— Он наблюдает эти… одним словом, процессы. В общем, все это безумно интересно.
— Вы меня извините, — сказал настойчивый Гуряев, — но я хочу выяснить. Он, значит, биолог?
— По-моему, он ветеринар, — заметил архитектор Некушаев. — Определенно, ветеринар.
— А я думаю, что он зоолог, — вмешался в разговор художник Комаринов.
— Кажется, он врач-психиатр, — заявила Зоя Львовна, — кошки для него — только материал. Мне объясняли, что он на кошках изучает, кажется, психологию человека. У него своя теория. Вы понимаете? У других, например, конек — лошадь, обезьяна. А его конек — кошка.
Спор угас.
— Мне все это кажется странным, — подвел итог рассудительный Гуряев. — Впрочем, возможно, что знаменитый Кабиносов действительно срывает покровы с тайны тайн природы. Знаете что, давайте попросим Кабиносова прочитать нам небольшую лекцию о своих работах.
Все согласились, что это будет очень хорошо и интересно. Гуряев принял на себя организационные хлопоты.
Утром он поговорил с Кабиносовым. Знаменитость поморщилась, поломалась, но потом согласилась. Лекция должна была состояться после ужина в голубой гостиной.
К ужину Кабиносов не вышел.
— Готовится к лекции, — решили отдыхающие.
Поужинав, перешли в голубую гостиную и стали
ждать знаменитого лектора.
Прошло сорок минут. Кабиносова не было.
Прошел час. Кабиносов не появлялся.
Гуряев не выдержал и пошел наверх в роскошную седьмую комнату.
— Товарищ Кабиносов, — сказал он, деликатно постучавшись. — Мы вас ждем с нетерпением.
В ответ послышалось неопределенное мычание.
Гуряев открыл дверь и вошел в комнату.
Знаменитость сидела на полу и лихорадочно упаковывала чемоданы. Великолепная, словно гофрированная борода Кабиносова была растрепана, лысина ярко розовела, напоминая интимный абажур. У научного деятеля был очень расстроенный вид.
— Что с вами, товарищ Кабиносов? — испуганно спросил Гуряев.
— У меня большое личное несчастье, — горестно сказал Кабиносов, запихивая голубые кальсоны в разъятое чемоданное брюхо.
— Что-нибудь с женой? С детьми?
— А! При чем тут жена!
— Может быть… с кисками вашими?
— Да, уж скорее с кисками… Геннадия Ивановича сняли! Как раз накануне рассмотрения сметы по моему институту. Извинитесь там, голубчик, за меня, я сейчас уезжаю.
Лекцию о тайне тайн пришлось заменить западными танцами.
Через декаду, просматривая после завтрака свежие газеты, Гуряев вдруг постучал вилкой о тарелку и сказал:
— Тише, товарищи. Слушайте. Он, оказывается, не биолог, наш знаменитый Кабиносов.
— Я же говорил, что он ветеринар, — торжествуя, заметил Некушаев.
— Нет, не ветеринар!
— Значит, зоолог, — сказал художник Комаринов.
— И не зоолог!
— Я была права: он врач-психиатр, — обрадовалась Зоя Львовна.
— Нет, он не психиатр!
— Боже мой, кто же он?
— Жулик он, вот кто, — с удовольствием сказал Гуряев, — стопроцентный научный арап. И кошки эти его сплошное очковтирательство. Вот здесь все написано. Видите ли, он держался только благодаря своему Геннадию Ивановичу, а этот Геннадий Иванович, оказывается, довольно темная личность. И подумать только, что из-за него меня переселили в пятую комнату!
Все молчали.
Потом Некушаев сказал:
— Меня удивляет вот что: как мог он так долго функционировать, этот Фауст кошачий?
— Очень просто, — заметил Гуряев, — ветеринары ждали, что его разоблачат зоологи. А зоологи надеялись на ветеринаров. Что вы на все это скажете, Зоя Львовна?
— Вы же знаете, что я всегда считала его страшно подозрительным, — сказала Зоя Львовна.
СОСНЫ ШУМЯТ
Лето в этом году было похоже на засидевшегося гостя. Уже поговорили обо всем, допили водку, доели осетрину в томате и надоели друг другу смертельно. Уже хозяйка несколько раз откровенно зевнула, и хозяин не очень кстати сказал, что знаменитый абхазский старик, проживший 153 года, всегда спать ложился в десять часов. А гость все сидит, все смотрит свинцовым взглядом на пустой графинчик и, видимо, вовсе не собирается следовать хорошему примеру славного абхазского Мафусаила.
Так было и с летом. Пересидев все сроки, оно и в сентябре продолжало палить дачные крыши томным июльским жаром. А когда к нему привыкли, — вдруг поднялось и ушло.
И сразу стало немножко грустно. Дунул холодный ветер, понес по широким улицам поселка первые желтые листья. Ворчливо и громко стали шуметь дачные сосны.
Дачники тоже уехали как-то все сразу — одной моторизованной колонной. До будущего лета смолк на уютных спортивных площадках собачий лай волейболистов: аут! аут! По вечерам не голосили патефоны на верандах и в поселке стало пустынно и тихо.
Борзихины — Григорий Иванович и Мария Николаевна, муж и жена, — не уехали вместе со всеми из благословенной Клязьмы; они оставались на даче, потому что московское домоуправление подвергло их городскую квартиру затяжному ремонту.
Поздним вечером Борзихины — оба в пальто с поднятыми воротниками — сидели у себя на веранде и ужинали. Вместе с ними ужинал Кока Ленский, начинающий фоторепортер, молодой человек с решительным подбородком, непобедимый волейболист. Он был привезен из Москвы Борзихиным по настоянию Марии Николаевны, чтобы было не так страшно ночевать одним на опустевшей даче.
— Вот так и дрейфуем здесь, как папанинцы, — сказал Борзихин, наливая фоторепортеру водки. — Во всем квартале мы, кажется, одни остались. Выпейте еще рюмочку, Кока.
