— Не думаю. Уверен, что вывертами ничего нельзя добиться в искусстве. Только талантом и трудом! Только!..
Лицо у Нарцисса Федотыча светлеет, но лишь на миг.
— Вашими бы устами, — бормочет он. — Я это вообще так, к слову… Мне лично ничего не надо. Крутился, кручусь и буду крутиться!
…Однажды отмечали у нас передовиков общественной работы. Почетную грамоту месткома получил и Нарцисс Федотыч. Мы вышли вместе из клуба и по свежему снежку пошли домой пешочком.
Нарцисс был очень доволен. Мороз подрумянил его полные, обычно бледные, чисто побритые щеки, он как бы излучал сияние удовлетворенности и полного душевного благополучия.
— Хорошо вам, Нарцисс Федотыч? — спросил я.
— Хорошо! — ответил он, продолжая улыбаться своим тоже, видать, румяным мыслям.
— А приятно, черт возьми, когда тебя отмечают! — сказал я философски. — Даже обычная Почетная грамота и та доставляет некоторое…
Он радостно перебил меня:
— При чем здесь Почетная грамота? Вы заметили — в пятом ряду сидел Гелиотропка, ждал. А ему и не дали! Мимо носа проскочило. Воображаю сейчас его кислую рожу!
— Вы ошибаетесь, Нарцисс Федотыч! Ему дали!
— Позвольте, когда?!
— Сегодня. Когда и вам дали!
На Нарцисса жалко было смотреть. Он похудел в одну секунду. Рот стал старушечьим, глаза округлились и молили о пощаде. Но я был беспощаден.
— Помните, вы пошли в буфет? Вот как раз тогда… Но почему вы так огорчены? Ведь в данном случае Гелиотропка Фиалкин не ловчил, не выворачивался наизнанку, а действительно хорошо работал и заслуживает поощрения. Согласитесь с этим.
— Выходит, мне — грамоту и ему — грамоту Мерси!
Мне показалось, что надежная сердечно-сосудистая система моего приятеля вот сейчас, сию минуту даст роковую осечку! Я подозвал такси, усадил его в машину, и мы поехали.
— Нарцисс Федотыч! — сказал я после долгой паузы. — Милый мой, бросьте, не терзайте свою бедную печенку. Работайте, и все придет в свое время. Помните, что сказал Маяковский: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм!»
Он обернул ко мне свое расстроенное лицо и произнес:
— Нам, значит, общий памятник, а Гелиотропке — персональная мемориалка, да?!
Странный человек!
В ИНТИМНОЙ ОБСТАНОВКЕ
Стенографистка Защепкина, вдова, мать великовозрастного Гарри Защепкина, краснощекого здоровяка без определенных занятий, позвонила своей сестре, Анне Ильиничне Припасовой, и прорыдала в трубку:
— Анечка, родная, я тебя очень, очень прошу скажи своему Леве, чтобы он вызвал Гарика и поговорил с ним!
— Боже мой, что случилось, Соня?!
— Еще не случилось, но может случиться каждую минуту… Он… — Тут рыданья в трубке усилились, потом их сменили порывистые всхлипывания, и наконец они завершились громким сморканием. — …меня совершенно игнорирует!.. В институт не попал: он ведь не медалист… Нигде не работает… Какие-то подозрительные знакомства. Какие-то случайные деньги. Ночью часто приходит домой нетрезвый! А когда я его ругаю, он говорит мне: «Мэм, заткнись!»
Анна Ильинична неделикатно рассмеялась:
— Вот свиненок! А ты бы его за ухо!
— Анечка, родная, да ты когда его последний раз видела?
— Гарьку?.. Обожди! Помнишь, мы с Левой были у тебя на дне рождения?! Он еще тогда выпил рюмочку ликера и опьянел, начал показывать фокусы с тарелками, набил их целую кучу…
— Это было четыре года тому назад, Аня! Сейчас Гарри — настоящий мужчина, выше твоего Левы. И такие фокусы показывает, что я по утрам вся трясусь от страха, когда раскрываю газеты. Вдруг прочту какой-нибудь ужасный фельетон. Тем более что он такой красавчик — глаз нельзя отвести. Девчонки так и липнут!.. Попроси Леву, Аня!.. Пусть он его вызовет, поговорит построже, припугнет…
Трубка снова стала всхлипывать и сморкаться
Анна Ильинична сказала твердо:
— Не плачь, Соня! Сегодня же, как только Лева вернется с работы, я его заставлю сделать все, что нужно. Я понимаю, это наш родственный долг!
Лев Матвеевич Припасов, работник специального профсоюзного журнала с названием скучным и длинным, как тяжелогрузный товарный поезд, выслушав взволнованный рассказ жены об угрозе, нависшей над беспутной головой ее племянника, помрачнел и сказал с присущим ему глубокомыслием:
— Ты права, Анна! Это наш родственный долг… Тем более что, если этот, как ты говоришь, свиненок попадет в печать, на мне это тоже некоторым образом может отразиться. Мой моральный облик безупречен, и, конечно, будет очень неприятно, если пойдут разговоры.
Я сейчас позвоню Соне и скажу, чтобы она прислала Гарика к нам! — сказала Анна Ильинична, направляясь к телефону.
Не звони! — остановил жену Припасов. — У нас не стоит устраивать эту встречу Получится, что твоего свиненка вызывают, так сказать, высшие родственные инстанции. Привкус администрирования! Нетактично и неделикатно!
— Тогда сам поезжай к Соне!
Припасов поджал губы, подумал и сказал с тем же глубокомыслием:
— Тоже неудобно. Какая-то лжедемократия! Нужно встретиться с ним в нейтральном месте Я сам позвоню Гарику и приглашу его посидеть со мной в ресторане!
Анна Ильинична всплеснула руками.
— В ресторане?! Лева, ты с ума сошел! Мальчишка и так чуть ли не каждую ночь приходит домой пьяный!
— Он же со мной там будет! И, пожалуйста, Анна, не спорь, я знаю, что я говорю!
, Припасов считал себя широко мыслящим, философски подкованным, передовым человеком и в спорах всегда брал верх, потому что говорил гладко и длинно, не давая собеседнику рта раскрыть, да еще умел вовремя придавить своего оппонента авторитетной цитатой.
По Припасову выходило, что к молодежи нужен особый подход — деликатно-воспитательный. Никаких грубых нажимов, никакого принуждения, боже упаси!
— Молодая душа, — утверждал Припасов, хрупкая бабочка. Если вы будете хватать ее за крылья грубыми руками — бабочка околеет
…Через два часа дядя и племянник, молодой человек со шкиперской бородкой на румяной, но уже довольно потасканной физиономии, сидели за отдельным столиком в большом ресторанном зале. На эстраде негромко играл оркестр. Кого-то уже выводили из зала под руки. Обстановка для интимной душевной беседы была самая располагающая.
— Ну-с, дорогой племянник, что ты будешь пить? молодцевато произнес друг молодежи, разглядывая карточку вин.
— Кальвадос! — сказал Гарри Защепкин.
Официант, склонившийся над столиком, понимающе кивнул:
— Графинчик, «Московской особой». Для начала, понятно!
Быстро была подана водка и закуска. Дядя и племянник хватили по рюмке отечественного «кальвадоса», и Припасов, проникновенно глядя на юного Защепкина, приступил к беседе.
