на службу. Тут как раз и началась война с немцами.
Проходит месяц, другой… И вы знаете: мне как-то неловко вдруг сделалось. Все воюют, все участвуют, только я одна какая-то неприспособленная!.. Хожу на службу — и все… Даже неудобно!
В общем, я решила стать донором. Я молодая, здоровая. Почему бы мне, действительно, и не стать донором?
В общем, пошла в институт.
Меня освидетельствовали, взяли кровь, говорят:
— Можете быть донором. Ваша группа третья.
Так я и стала донором.
Однажды мне сказали:
— Одному раненому бойцу срочно нужна кровь третьей группы. Мы пошлем вашу кровь для него в госпиталь. Если хотите, можете послать записочку ему.
Ну, я и написала:
«Дорогой боец! Посылаю тебе немножко своей крови третьей группы и желаю скорее поправиться»
И подписалась:
«Шура Иванова».
Через месяц сижу вечером дома, жду воздушную тревогу, злюсь, что она сегодня опаздывает, — вдруг в дверь стучат.
Входит товарищ в армейской шинели. Лицо ужасно знакомое.
И вдруг говорит:
— Шура, это же я!
Смотрю — это он, мой бывший муж. Совершенно серьезно!
А он продолжает:
— Шура, очень странный случай произошел. Дело в том, что меня твоя кровь спасла. Это мне ее тогда из института прислали! Спасибо тебе, Шура!..
Знаете, я даже растерялась. «Знала бы, думаю, что тебе моя кровь достанется, ни за что бы не дала!..»
Говорю:
— Вот видишь, Юра, я всегда говорила, что ты из меня кровь пьешь, — так оно и есть.
Он смеется:
— Тебя не узнать! Ты совсем другая стала, Шура Глаза серьезные. И вообще…
А я смотрю — и он совсем другой. То был пижон пижоном — в пиджачке заграничном с платочком, а теперь возмужал, лицо интересное, военная форма ему идет И глаза тоже… другие.
Я говорю:
— И ты, Юра, другой. Ты что же на фронте делал? Картинки рисовал?
— Нет, Шура, у меня другая специальность: я минометчик..
Вы знаете, он у меня просидел до половины двенадцатого ночи, все рассказывал про фронт, как его ранили… В общем, я в него влюбилась… Совершенно серьезно!
На следующий день он опять пришел. Я его ждала, как тогда, весной, в 1938 году… когда я за него первый раз замуж выходила. Он пришел с цветами…
Посидели, поговорили. А потом он сказал:
Шура, ведь у нас даже кровь одной группы — давай снова будем вместе… И поклянемся, что никогда не расстанемся…
В общем, я поклялась…
Теперь он снова на фронте. Вот — полевая почта № 127. Я, между прочим, наверное, скоро туда тоже поеду. Вот окончу курсы сестер и поеду… Будем с ним рядом. А в чем дело? Ведь я же поклялась, что мы никогда не расстанемся… Значит, надо клятву сдержать. Совершенно серьезно!..
НАРЦИСС ФЕДОТЫЧ
Милейший Нарцисс Федотыч является служителем наших отечественных муз и граций, и притом вполне достойным служителем. А у какой именно музы состоит он в штатных палладинах, поверьте мне, вам знать необязательно в данном случае.
Он работяга и человек несомненно способный. В залихватском формализме не замечен, к бескрылым натуралистам не причислен, пьет в меру, ошибается тоже в меру Будучи уличен в ошибке, не упорствует, не впадает в пессимизм, не уходит в себя и не выходит из себя. Обладая крепкой сердечно-сосудистой системой, переносит критические и самокритические толчки (силой, впрочем, до восьми баллов, выше ему не приходилось) сравнительно безболезненно и спокойно.
Короче говоря, Нарцисс Федотыч личность безусловно полезная. Настолько полезная, что сатирику о нем и писать-то было бы трудно, кабы не одна его странность.
А странность у Нарцисса Федотыча вот какая: ему кажется, что его недостаточно оценили и не в полную меру обласкали.
На самом деле это не так.
Нарцисс оценен настолько, насколько он того заслужил.
Но ему-то кажется — мало! Его ни на минуту не покидает противное, раздражающее печень и прилегающие к ней районы организма ощущение, что он недообласкан, что ему чего-то недодали, чем-то обнесли на пышном пиру жизни. С полного бритого лица Нарцисса Федотыча по этой причине не сходит кисло-скорбная гримаска.
А на земле между тем совершаются удивительные, потрясающие воображение дела и события.
В небесные бездны взлетают нашей, советской выделки луны.
Не гениальные фантасты, не Жюль Верны и Уэллсы, а скромные советские инженеры, дымя сигаретами «Дукат», уже исчисляют в тиши своих конструкторских бюро траектории полета ракеты на Луну, на Марс, на Венеру.
Нарцисс Федотыч все это воспринимает живо, с интересом, но… как-то своеобразно, что ли.
О чем вы с ним ни заговорили, он обязательно свернет на свою стежку-дорожку, запоет свою уныло- однообразную песенку. А в ней лейтмотивом будет звучать его личная, саднящая «зубная боль в сердце», как называл подобные ощущения, если не ошибаюсь, Генрих Гейне.
Вот вы встретились с ним, поздоровались, сказали:
— Здравствуйте, Нарцисс Федотыч! Ну, что вы скажете по поводу спутников? Вертятся и вертятся, а?!
— Да, крутятся наши голубчики! — ответно улыбается Нарцисс Федотыч.
И вдруг вы замечаете, что какая-то тень ложится на его симпатичное лицо, прогоняя свет улыбки, и знакомая кисло-скорбная гримаса тянет вниз углы рта.
— Что с вами. Нарцисс Федотыч?
— Да так, знаете… подумалось сейчас… вот, собственно, и я… Крутишься, крутишься… Там хоть толк есть. А тут?!
— Вам ли это говорить, Нарцисс Федотыч!
— Именно мне, голубчик, именно мне! Верьте, что бы я ни сделал на своей орбите, все равно не заметят и как следует не оценят. Уж я-то знаю! А вот Гелиотропка Фиалкин, будьте уверены, всего добьется. Его и включат, и пошлют, и отметят!
— Ну почему вы так думаете, Нарцисс Федотыч?
— Уж больно он ловок… по этой части. И туда пойдет похлопочет, и сюда. Тут поплачет в жилетку, там анекдотик расскажет. Проныра! А я… не умею! Я только кручусь по своей орбите. И все!
— Как жестоко вы заблуждаетесь, Нарцисс Федотыч! Неужели вы всерьез думаете, что Гелиотропкины выверты имеют какое-нибудь значение?!
— А вы так не думаете?
