коего ведет неумеренная любовь, столь страстно соединяющийся со своей женой, что даже если бы она не была женой ему, а он все равно хотел бы ее иметь, творит грех».
— «Иметь»? — произнес он вслух, поднимая глаза от страницы и надеясь воздействовать на Паолу — сидит подле него, почти засыпает над заметками к уроку, который ей предстоит завтра провести.
— А-а-а?… — вопросительно протянула она.
— И мы позволяем этим людям обучать наших детей?!
Он прочел ей этот текст и скорее почувствовал, чем увидел ее реакцию.
— Что это значит? — решил уточнить он.
— Это значит, что, если людей посадить на диету, они будут думать о еде. Заставлять бросить курить — все мысли о сигаретах. Мне кажется, логично так: скажите человеку, что не должен заниматься сексом, — станет одержим этим предметом. А тогда — давайте ему возможность учить других, как жить половой жизнью… и не оберетесь неприятностей. Вроде как слепой учит истории искусств.
— Почему ты никогда мне ничего такого не говорила? — спросил он.
— Мы же условились, и я обещала: никогда не вмешиваюсь в религиозное обучение детей.
— Но это же сумасшествие! — Он хлопнул рукой по страницам раскрытой книги.
— Конечно, сумасшествие, — ответила она совершенно спокойно. — Но разве большее, чем основная часть того, что они видят и читают?
— Не знаю, о чем ты.
— Мадонна, секс-клубы, секс по телефону… перечислять можно без конца. Это всего лишь обратная сторона той же медали, явления, породившего того маньяка, который это написал. — Показала на книгу в его руках. — И там и там секс превратился в навязчивую идею. — И Паола вернулась к своему.
Через несколько секунд Брунетти сказал:
— Но…
И молчал, пока она на него не взглянула. А когда на него обратили внимание, повторил:
— Но неужели они действительно рассказывают детям подобное?
— Я тебе напомнила, Гвидо — это все на твое усмотрение. Ведь не кто иной как ты настаивал, чтобы они изучали… сейчас — твоя точная формулировка — «западную культуру». Ну так Святой Бенедикт — это из него тот злосчастный пассаж? — и есть часть западной культуры.
— Но не могут же их такому учить!
— Спроси Кьяру. — Она опять склонилась над заметками.
Оставленный во взрывоопасном состоянии Брунетти решил: на следующий день так и сделает. Закрыл книгу, отложил и вытащил из стопки на полу возле дивана другую. Устроился поудобнее и углубился в «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия, как раз добрался до описания осады императором Веспасианом Иерусалима, когда зазвонил телефон. Он протянул руку к небольшому столику рядом и взял трубку.
— Брунетти слушает.
— Синьор, это Мьотти.
— Да, Мьотти, что случилось?
— Подумал, что надо вам позвонить, синьор.
— Зачем, Мьотти?
— Один из тех людей, к которым ходили вы с Вьянелло, мертв. Я сейчас там.
— Кто это?
— Синьор да Пре.
— Что случилось?
— Мы… не уверены.
— Что значит — не уверены?
— Может, лучше вам прийти и взглянуть, синьор.
— Где вы?
— Мы у него в доме, синьор. Это…
Брунетти прервал его:
— Я знаю, где это. Что произошло?
— В квартиру под ним с потолка потекла вода, и сосед поднялся посмотреть, что случилось. У него был ключ, так что он вошел и обнаружил да Пре на полу в ванной.
— И что?
— Похоже, упал и сломал шею, синьор.
Он подождал дальнейших разъяснений, но ничего не последовало.
— Позвоните доктору Риццарди.
— Уже сделано, синьор.
— Хорошо. Буду минут через двадцать.
Он положил трубку и повернулся к Паоле: перестала читать — заинтересовалась, чем кончится разговор.
— Да Пре. Упал и сломал шею.
— Маленький горбун?
— Да.
— Бедняга, вот не повезло! — отреагировала она импульсивно.
Брунетти воспринимал такое по-другому, конечно, — в соответствии со своими положением и профессией.
— Может быть.
Паола посмотрела на часы.
— Почти одиннадцать.
Брунетти уронил Флавия на Святого Бенедикта и поднялся.
— Стало быть, до утра.
Она тронула его за руку:
— Шарф надень, Гвидо, сегодня холодно.
Он нагнулся и поцеловал ее в макушку, взял пальто, не забыл шарф и вышел из дома.
Когда добрался к да Пре, увидел: полицейский в форме стоит через улицу от парадной двери. Узнав Брунетти, тот отдал честь и сказал в ответ на вопрос, что доктор Риццарди уже прибыл. Наверху — другой полицейский, Корсаро: в открытых дверях квартиры, тоже отдал ему честь и отошел в сторону.
— Доктор Риццарди на месте, синьор.
Комиссар вошел и направился в дальнюю часть квартиры, — оттуда виден свет и доносятся мужские голоса. Шагнул, по-видимому, в спальню: у стены — низкая кровать, маленькая, как колыбель. Двигаясь дальше, ступил во что-то мягкое и жидкое. Сразу остановился и позвал:
— Мьотти!
Молодой полицейский тут же появился в дверях на дальней стороне комнаты.
— Да-да, синьор?
— Включите свет!
Мьотти сделал это, и Брунетти глянул на свои ступни, тщетно пытаясь утихомирить бессознательный страх, что он стоит в крови. Вздохнул с облегчением — это всего лишь мокрый ковер, пропитавшийся водой, которая натекла через открытую дверь ванной. Пошел дальше по комнате и остановился у освещенного дверного проема: там разные звуки, двигаются люди… Войдя, он увидел доктора Риццарди: склонился над лежащим на спине мертвым телом, как много, много раз.
Услышав шум позади себя, встал, подал было руку, но потом убрал и стянул тонкую резиновую перчатку, снова подал руку:
Он не улыбался, но если бы и вздумал, это мало что изменило бы в аскетической суровости его лица. Слишком долгое созерцание насильственной смерти во всех видах сточило плоть с носа и щек, как будто лицо его сделано из мрамора и каждая смерть отколупывала очередной крохотный кусочек.
Риццарди отступил в сторону, открыв взору Брунетти маленькое тело: став в смерти еще меньше, да Пре как будто лежал у ног великанов. На спине, голова откинута назад, но не касается пола — одетая черепаха, которую перевернули и оставили лежать на спинном щитке забавляющиеся мальчишки.
