— У вас на глазах, а также у пятидесяти миллионов зрителей, если, конечно, будет проделана соответствующая подготовка, у Ювеналия появятся стигматы, из которых станет сочиться кровь, и он исцелит какого-нибудь калеку, по вашему выбору, и все это произойдет в прямом эфире национального телевидения.
Говард Харт задумался.
— Когда он это сделает, — продолжил Билл Хилл, — ваш рейтинг поднимется с четвертого места на первое. Вам это не повредит, не так ли?
— Что вы вообще знаете о рейтингах? — прищурился Говард Харт.
— Ничего не знаю, но я читал в газете, в колонке телеобозрения, что ваш канал могут закрыть, если число ваших зрителей будет оставаться на прежнем уровне.
— А что, если парень, условно говоря, не сработает?
— А что, если вы пригласите певца Нейла Даймонда, а он вдруг не издаст ни звука? — усмехнулся Билл Хилл. — Ювеналий творит чудеса, понимаете вы это? И если вы хотите увидеть его на другом канале, скажите мне об этом прямо сейчас.
Билл Хилл поднялся с кресла, собираясь уходить.
— Допустим, я согласен, — задумчиво произнес Говард Харт, словно еще колеблясь в принятии решения.
— Тогда мы заключаем контракт в установленной форме, по условиям которого вы обязуетесь выплатить мне один миллион сорок тысяч долларов за доставку Ювеналия на ваше ток-шоу.
Говард Харт откинулся на спинку кресла и разразился хохотом. Затем он покачал головой и сделал вид, будто вытирает выступившие на глазах слезы.
Ну артист!
Билл Хилл подождал, а потом сказал, педалируя голосом каждое слово:
— К вам поступило множество коммерческих предложений относительно двухчасового шоу в эту субботу. Я насчитал тридцать одну рекламу, включая заставки телецентра, и понял, что канал продает свое время примерно сто двадцать пять тысяч долларов за минуту. Это очень большая сумма. Я прошу из нее лишь один миллион и сорок тысяч.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — вскинул брови Говард Харт. — Все это не так просто.
— Тогда сделайте так, чтобы было просто, чтобы я мог понять. В данный момент мы с вами не будем обсуждать вопрос о повторных трансляциях, поскольку я дам поручение своему юристу, и он сообщит вам о том, какую долю прибыли от повторов мы рассчитываем получить. Но сейчас я готов подписать контракт на один миллион и сорок тысяч долларов, в противном случае не видать вам Ювеналия как своих ушей. Если вы попытаетесь договориться с Ювеналием за моей спиной, наша договоренность автоматически утрачивает силу и вы остаетесь с носом. Ну, что скажете?
— А за что вы хотите получить сорок тысяч долларов? — спросил Говард Харт.
— За ожидание у вас в приемной. Тысяча долларов за минуту…
— Однако… — Говард Харт вздохнул. — Дайте мне пару дней…
— Короче, подписываем контракт в пятницу либо прекращаем затянувшиеся переговоры.
Билл Хилл вышел на улицу, уверенный в том, что контракт уже у него в кармане.
— Все очень просто! — объяснил он Линн. — Весь секрет в том, что на таких соплежуев следует выплеснуть помои, точно так же, как они это делают с другими.
В тот вторник, 16 августа 1977 года, случилось непредвиденное… Умер Элвис Пресли.
19
«Выключите! — запричитала бабушка, одетая в песочный брючный костюм. — Я не в силах это вынести.
Радио выключили, но рыдания ее не прекратились».
Билл Хилл сидел на диване, вслух читая газету.
«Его обрядили в простой белый смокинг с серебристым галстуком».
Линн была на кухне. Она отозвалась через открытую дверь:
— Я читала, что вчера утром компания «Хэрмони-Хаус» продала его пластинки — триста пятьдесят штук — за десять миллионов долларов.
Был четверг, без двадцати три.
Линн резала на кухне сельдерей и морковку, затем открыла банку с кукурузой и выложила в миску. Занимаясь стряпней, она услышала звонок домофона, нажала кнопку, открывающую входную дверь, внизу послышались шаги, и вскоре она с удивлением смотрела на Билла Хилла.
— Нет, я не сержусь на тебя. Нет, все в порядке… Да, я действительно кое-кого жду… Не желаю заниматься вместе с тобой никакими аферами, если ты не забыл.
Этот резкий тон был ей совсем не свойствен. Затем, стараясь выглядеть любезной, она добавила:
— Хочешь присесть на минутку?
Билл Хилл сидел уже пятнадцать минут, часы показывали без пяти три.
«Мишель Леоне, тридцати двух лет, из восточного Детройта, позвонил в Белый дом и умолял президента Картера объявить день национального траура».
Он ведь не тупой, размышляла Линн. Понимает, что кто-то придет, и она не желает видеть его здесь…
Но Билл Хилл продолжал вслух читать газету.
— Вот послушай…
«Я вся покрылась мурашками, — рассказывает Джейн Фрилс из Ливонии, западного пригорода Детройта. — Я потеряла дар речи. Но я не плакала до тех пор, пока не поставила „Люби меня нежно“ и не услышала его голос. Моя маленькая дочка Шэннон испуганно смотрела на меня, повторяя все время: „Что случилось, мама? Что случилось?“»
Надо сказать ему, чтобы он ушел, и все.
«Я разговаривала со своими замужними подругами, и они сказали, что целый день ничего не могут делать. Они потрясены. Мы все только и делаем, что смотрим телевизор и ждем, что о нем что-нибудь скажут. Мы не в силах это вынести».
Она тоже этого не вынесет, если он не уберется отсюда ко всем чертям. Не позвонил, не предупредил, а взял и пришел…
«Он был королем рок-н-ролла, — заключила Джейн со слезами на глазах. — Он сделал нас теми, кто мы есть сегодня».
— Эти отклики в газетах — дань любви и восхищения, — усмехнулся Билл Хилл, — или это подначка к выплате подати? Представляешь, какие ломовые бабки сделают на его пластинках и сувенирах? Продают футболки с надписью «Элвис Пресли», вымпелы, флажки с его портретом! Парень, который все это
