ГОРЬКО
Подходя к дому Лешачихи, Бабкин еще издали услышал Жучку. «На кого это она?» — встревожился парень, прибавив шагу. От калитки к нему метнулась разлохмаченная тень.
— Ох ты господи! Насилу дождалась!
Бабкин узнал тетку и сразу сердито спросил ее про ядовитую подметную бумажку.
— За какие бутылки я огороды пахал? Какие такие деньги я принимал? Вы что, не знаете меня?
— Да что ты ко мне с чепухой-то! — протяжным слезным тенорком отвечала тетка. — Ну, писала, потом разберемся — не чужие! Сейчас горе у меня — Пашка пропал!
Бабкин испугался и замолчал. А тетка длинно, бестолково пустилась рассказывать, как нынешним вечером на виду у всего совхоза Чижик села в черную легковую машину и укатила за реку. На ней было белое торжественное платье, правда, без фаты, машина тоже празднично блестела, а рядом с шофером сидел механик — причесанный, на все пуговицы застегнутый и при галстуке. «К жениху поехала», — вслух размышляли из одного окна, а из другого высказались более определенно: «Не иначе как расписываться!»
— Как увидел мой все это, так аж затрясся! — махала руками тетка перед носом Бабкина. — Аж прямо белый весь стал! Как мел! Как полтинник! Как лебедь!..
— Ну! — нетерпеливо перебил Бабкин, и тетка, переходя почему-то на шепот, наклоняясь к нему, закончила:
— Исчез мой несчастный! Пропал. К мосту, говорят, дернул, только пятки сверкнули! — Она всхлипнула. — Беды наделает! Такой стал отчаянный! Помоги, Мишенька!
...Комсорг Боря Байбара чистил в гараже свой новенький мотоцикл, когда к нему вбежал Бабкин и, шумно заглатывая бензиновый воздух, сказал:
— Дай... мне... его!
— Куда тебе ночью?
— Боря! — с трудом отдышался наконец Бабкин. — Первый раз в жизни прошу!
Боря посмотрел ему в глаза и молча кивнул. Бабкин вывел за ворота лакового конька, вскочил в седло, и только треск прокатился вдоль по улице.
Постреливая цилиндрами, мотоцикл мчался по дороге. Плескалось желтое пятно впереди, сыпались позади, из глушителя, голубые искры. Мелькали кусты да столбы.
Свистнули над головой ветки ивы у пруда, пронеслось мимо морковное поле, Бабкин вымахнул на бугорок, к понтонному разводному мосту.
Шлагбаум был закрыт, на нем мигал красный фонарь. Опустив ноги, Бабкин посмотрел вправо и влево — пароходов нигде не видно. По мосту ходили люди, вспыхивала сварка.
— Баржа зацепила, фартук срезала, — сказал, подходя к Бабкину, знакомый мостовщик.
Между берегом и сведенным мостом на месте фартука — широкого железного листа — чернела полоса воды, густо поблескивая звездами.
Бабкин посмотрел вперед. За рекой светился огнями рабочий поселок, в котором живет механик. Бабкин подумал о том, что вот сейчас, в эту самую минуту, где-то в теплой комнате сидят за столом Чижик и механик, а где-то по темноте бредет братец Павлуня, бредет, может, навстречу кулаку. Нагнувшись, он проехал под полосатой перекладиной с красным фонарем.
— Куда, чумовой?! — закричал мостовщик, норовя поймать его за руку.
Треснул рукав рубахи. Но Бабкин уже выщелкнул скорость и, включив звонкий сигнал, полетел. Слились в огневую линию фонари на мосту, шарахнулись в сторону люди от взбесившегося мотоцикла. Бабкина бросило в воздух и тут же крепко стукнуло под зад и под подошвы. Он едва не вылетел из седла, мотоцикл накренился, взревел, но Бабкин все же чудом усидел на нем. И потом долго еще шоферы рассказывали, как один отчаянный чудак перепрыгнул на мотоцикле с моста на берег.
Бабкин свернул с асфальта в тишину сонной улицы поселка. Здесь блестели тусклые окна спящих домов, стыли черные столбы, пахло садами. Перед ним из тьмы косо выстреливалась прыгучая тропинка, по ней плясал уверенный луч фары. Возле одного двора стояли кучкой парни и девчата. Бабкин остановился.
— Скажите, где тут механик живет? — спросил он, пытаясь вспомнить его фамилию. — Гришей звать.
— Знаем, знаем! — чуть ли не хором ответила молодежь. — Кто же его не знает! Он сегодня невесту своим показывать привез! Во-он его хоромы! С колоннами.
Действительно, этот дом выделялся среди остальных своими колоннами, высокими окнами, распахнутыми настежь, высокой крышей.
Возле палисадника, у калитки, стояли парни в белых рубахах, разговаривали, курили.
Бабкин слез с седла, зорко осмотрелся — нигде не дрались, не возились. Братца не видно. На Бабкина никто не обращал внимания. Мимо парней он прошел в дом.
За столом сидели распаренные люди. Они уже не пили, не ели, а только все разом, не слушая соседа, говорили. Бабкин увидел, как пригрелись рядышком Чижик и механик. Он — красивый, довольный; она — притихшая и как будто очень усталая. На столе мало цветов, зато густо натыканы рюмки да бутылки, куча всякой еды.
— Товарищи, товарищи! Слова прошу! — кричал кто-то, долбя вилкой по графину.
Бабкин узнал «опытного седого». Иван Петров, тоже красный, распаренный, стоял со стопкой и требовал внимания. Бабкин смотрел из-за людских спин, слушал. Кое-какая тишина наконец образовалась, Иван начал речь:
— Товарищи! Мы уже выпили за знакомство, за родителей с той и другой стороны, за будущих молодых. А теперь я хочу сказать вот что... Все вы видели дом и усадьбу, и прочие постройки, куда в скором времени хозяйкой войдет жена. А задумывались ли вы, сколько труда и сил вложено в это все? Предлагаю поэтому выпить за то, чтобы будущая жена поняла и э-э...
«Опытный седой» поднял глаза к потолку, соображая, но тут мамаша механика, седенькая, сутулая, заплаканная, сказала быстрым тонким голоском:
— ...чтобы знала, в какие хоромы входит! Чтоб ценила!
Люди загалдели, застучали рюмками, потянулись через голову девушки к механику — чокаться. Она клонилась, смотрела недоуменными глазами на своего огненного красавца. Мать тянула его за рукав:
— Ты книжку покажи, книжку!
— Да ладно тебе, мама, не лезь! — отпихивался от нее механик, а она все тянула за рукав и быстро- быстро говорила соседям:
— Пусть все знают, все видят. Три тыщи, как копеечка! Покажи, сынок, чего тебе стоит!
— Ох, мама, мама! — вздохнул механик и полез в карман пиджака. Гости притихли совсем. Механик долго копался и наконец откуда-то из глубины, словно из самого живота, вытянул серенькую книжицу. Раскрыл, показал и небрежным голосом, в котором, однако, явственно звучали победные нотки, проговорил: — Ну, три, может, и не три, а семь тыщонок набежит.
— Во как по-нашему! — стукнул кулаком по столу «опытный седой». — Так их, племянничек!
— Горька-а-а! — проснулся кто-то в углу. — Горька-а!
Его стали одергивать, а мать механика, поглядывая на девушку слезными глазками, тоненько выговаривала:
— Да я бы, да за такие деньги!..
Чижик побледнела, беспомощно посмотрела по сторонам, и тут в дверях среди толпящихся соседок послышался насмешливый голос:
— Богатый жених!
Соседки отлетели, отброшенные плечом, и к столу, узко глядя на Татьяну, медленно пошел Бабкин. Брюки его в глине, рукав рубахи разодран, кулаки сжаты.
Бабкин в наступившей тишине не сказал больше ничего, а механик, вскочив, кинулся выбираться из-за тесного стола, сильно пачкаясь спиной о стену.
